Три гроба
Шрифт:
— Да, как насчет этой маски? Миллс говорит, что он не…
— Миллс не видел, как он ее снял. Я объясню вам почему, когда мы разберемся с Миллсом.
«Мадам Дюмон что-то крикнула, отшатнулась к стене и открыла дверь. На пороге появился доктор Гримо».
Появился! Именно это он и сделал. Наш педантичный свидетель невероятно точен. Но мадам Дюмон? Это была первая оплошность. Испуганная женщина, смотрящая на грозную фигуру, стоя перед дверью комнаты, где находится мужчина, способный ее защитить, не отшатывается назад. Она бежит к двери в поисках защиты. Но вернемся к показаниям Миллса. Он говорит, что Гримо был без очков (они не поместились бы под маской). Но мне кажется, для мужчины в комнате было бы естественно надеть очки. Согласно Миллсу, Гримо все это время стоит неподвижно, как и незнакомец,
Нет смысла задерживаться на этом. Но здесь у меня возникло затруднение: если Гримо был в комнате один и просто подошел к своему отражению, что стало с его одеждой — с длинным черным пальто, коричневой островерхой шапкой, даже маской? Их не оказалось в кабинете. Потом я вспомнил, что профессией Эрнестины было изготовление костюмов для оперы и балета, вспомнил историю, которую рассказал нам О'Рорк, и понял…
— Ну?
— Что Гримо сжег их, — объяснил доктор Фелл. — Он сжег их, потому что они были сделаны из бумаги, как униформа исчезающего всадника, описанного О'Рорком. Гримо не мог рисковать, сжигая в камине настоящую одежду, — это требовало времени, а ему надо было спешить. Пришлось сорвать бумажный маскарадный костюм и сжечь его. А сверху сжечь целую кипу абсолютно чистой писчей бумаги, чтобы скрыть сгоревшую под ней цветную бумагу! А я думал о каких-то компрометирующих письмах! О, Бахус, я готов убить себя за это! — Он взмахнул кулаком. — Когда не было ни кровавого следа, ни пятен крови у ящика письменного стола, где Гримо хранил важные документы! Но была еще одна причина для сожжения бумаг — они должны были скрыть остатки «выстрела».
— Выстрела?
— Не забывайте, что в комнате якобы раздался револьверный выстрел. Конечно, свидетели слышали звук петарды, украденной у Дреймена, который, как вы помните, хранил их для праздника 5 ноября. Дреймен обнаружил пропажу — очевидно, это помогло ему разгадать план, и потому он бормотал о «фейерверках». Фрагменты взорванной петарды разлетаются в разные стороны. Они состоят из плотного картона, который полностью не сгорает при взрыве, поэтому их пришлось сжечь в камине или спрятать под кучей сгоревшей бумаги. Я нашел несколько фрагментов. Конечно, нам следовало понять, что никакой пули выпущено не было. Современные патроны — какими, по вашим словам, был заряжен этот кольт — начинены бездымным порохом. Его можно почуять, но нельзя увидеть. А в этой комнате была дымная пелена, оставленная петардой, даже когда подняли оконную раму.
Ладно, давайте подведем итог. Изготовленная из плотной бумаги «униформа» Гримо состояла из черного пальто — черного и длинного, как халат, с глянцевыми отворотами спереди, которые тоже напоминают халат, когда опускаешь воротник и подходишь к зеркалу, — и бумажной шапки с прикрепленной к ней маской — снимая шапку вместе с маской, ее легко сложить и сунуть в карман. Кстати, настоящий халат уже был в кабинете в отсутствие Гримо. А черная «униформа» в начале субботнего вечера весьма неосторожно была повешена в нижний стенной шкаф.
К несчастью, Мэнген заметил ее. Наблюдательная мадам Дюмон поняла это и перенесла «униформу» из стенного шкафа в более безопасное место, как только Мэнген ушел. Естественно, она никогда не видела там желтого твидового пальто. Гримо держал его наверху, готовясь к экспедиции. Но его нашли в шкафу вчера днем, и мадам притворилась, будто оно было там все время. Отсюда пальто-хамелеон.
Теперь вы можете реконструировать то, что произошло, когда Гримо, убив Флея и получив пулю, вернулся в субботу вечером домой. В самом начале осуществления иллюзии у него и его помощницы были серьезные неприятности. Гримо опоздал. Он рассчитывал вернуться к половине десятого, но вернулся только без четверти десять. Чем дольше он задерживался, тем ближе становилось время, когда он велел Мэнгену ожидать посетителя и быть настороже. Положение делалось рискованным — думаю, Гримо, несмотря на свое хладнокровие, был близок к безумию. Он поднялся через вход в полуподвал туда, где его ожидала сообщница.
Но они слишком задержались. Мэнген окликнул посетителя. Гримо, чьи мозги еще не вполне нормально функционировали, слегка запаниковал и допустил оплошность, стараясь избежать лишних расспросов. Он зашел слишком далеко и не хотел потерпеть неудачу из-за любопытства неимущего юнца. Поэтому Гримо назвался Петтисом и запер молодую пару в гостиной. (Вы обратили внимание, что только Петтис обладает таким гулким низким голосом, как Гримо?) Да, это была ошибка, но его единственным желанием в тот момент было добраться наверх, как у нападающего на футбольном поле — пробиться к воротам.
Иллюзия была выполнена; Гримо находился один в своем кабинете. Дюмон забрала его пиджак, вероятно также испачканный кровью, и он надел «униформу» поверх расстегнутой рубашки и заклеенной раны. Оставалось только запереть за собой дверь, надеть настоящий халат, уничтожить бумажный костюм и спрятать зеркало в дымоход…
И это, повторяю, был конец. Кровотечение началось снова. Ни один раненый не мог бы выдержать подобного напряжения. Пуля Флея не убила Гримо. Но он разорвал себе легкое, как кусок гнилой резины, когда сверхчеловеческим усилием поднял зеркало и засунул его в раструб дымохода. Тогда Гримо понял, как опасна его рана. Кровь хлынула изо рта, как из перерезанной артерии, когда он, наткнувшись на диван и опрокинув стул, последним усилием поджег петарду. Мир чернел у него перед глазами. Он пытался крикнуть, но не мог, так как захлебывался кровью. И в этот момент Шарль Гримо внезапно осознал то, что считал невозможным, и что разрушило последнюю иллюзию в его полной зла и горечи жизни…
— Какую?
— Он понял, что умирает, — объяснил доктор Фелл. — И как ни странно, был этому рад.
Пасмурный дневной свет вновь стал ослабевать от повалившего снега. Голос доктора Фелла призрачно звучал в холодной комнате. Дверь открылась, и на пороге появилась женская фигура с лицом, отмеченным печатью обреченности. На даме было черное платье, но плечи все еще покрывала красно-желтая шаль — знак любви к усопшему.
— Понимаете, он признался, — продолжал доктор Фелл тем же монотонным голосом. — Он пытался сказать нам правду о том, что убил Флея и что Флей убил его. Но мы его не поняли, и я не понимал до тех пор, пока часы в витрине не сообщили мне, что произошло на Калиостро-стрит. Вспомните его предсмертное заявление: «Это сделал мой брат. Я не думал, что он выстрелит. Одному Богу известно, как он выбрался из комнаты».
— Вы имеете в виду комнату Флея на Калиостро-стрит, где Гримо оставил Флея умирать? — спросил Хэдли.
— Да. И то ужасное потрясение, которое испытал Гримо, открыв дверь под уличным фонарем. «Только что он был там, а в следующий момент его уже не было… Я хочу сообщить вам, кто мой брат, чтобы вы не думали, будто у меня бред…»
Конечно, Гримо считал, что никто не знает о Флее. А теперь вспомните бессвязные, путаные слова, которыми Гримо, узнав, что умирает, пытался объяснить нам загадку.
Сначала он пробовал рассказать нам о Хорватах и соляных копях, но потом перешел к убийству Флея и к тому, что Флей сделал с ним. «Не самоубийство». Увидев Флея на улице, он понял, что не сможет выдать его смерть за самоубийство. «Он не мог использовать веревку». Разумеется, Флей не мог воспользоваться веревкой, которую Гримо выбросил как бесполезную. «Крыша». Гримо имел в виду не эту крышу, а ту, по которой он шел, покинув комнату Флея. «Снег». Снегопад прекратился, погубив его планы. «Слишком много света». Это ключевая фраза, Хэдли! Когда Гримо выглянул на улицу, там было слишком много света от фонаря. Флей узнал его и выстрелил. «Заполучил оружие». Естественно, ведь револьвер тогда был у Флея. «Фокс». Маска и праздник 5 ноября. И наконец, «не обвиняйте беднягу…». Не Дреймена — Гримо не его имел в виду. Но это было последним извинением за единственный поступок, которого, я думаю, он стыдился — попытку самозванства. «Не обвиняйте беднягу Петтиса — я не хотел впутывать его в это».