Три кита
Шрифт:
Помимо Груни и Ваши двухэтажный барак населяли еще две одинокие женщины. Мать и дочь. Они делили квадратные метры коммуналки с Груней. Обе ужасно полные и по этой причине получившие инвалидность, они денно и нощно торчали, то дома, то, сидя на лавочке под его окнами или в глубине двора. Лузгали семечки, судачили о том, сем. Наверно, такие женщины были необходимы другим людям и, конечно же, двору, где прошло детство Гаврила. Они были глазами и ушами этого двора. Они вели догляд за детворой, и, в некотором роде, их пассивное участие в его жизни придавало ей своеобразную устойчивость и надежность.
Помнится, в один из дней Ивана Купалы было очень жарко. Так жарко, что находится в деревянном бараке не хватало никаких сил. Ребятня и взрослые дружно высыпали во двор. Первые – в легких одеждах, а, кто и – в одних шортах, сидели на скамейке в тени тополей. Вторые, как всегда, резвились, поливая друг дружку водой. Кто-то из взрослых, последовав примеру детворы, приволок из дому целое ведро со спасительной влагой и время от времени поливал ею голову из ковша. А то, зачерпнув в ладони, увлажнял лицо и шею. Погружал до локтей в емкость руки. Чтобы не было скучно, братья Чувашовы вынесли во двор баян. Младший играл и пел, а старший ему подпевал.
– Там, на шахте угольной, паренька приметили. Руку дружбы подали. Повели в забой…
По тому, как нестройно звучали голоса, и надрывался сверх меры баян, нетрудно было догадаться, что Чувашовы находились под хмельком. Известную песню они затянули тоже не случайно. Они ждали, что, заслышав ее, Иван Сухнин непременно выглянет в окно. А, затем и выйдет во двор. Ведь он частенько составлял Чувашовым компанию, когда дело касалось выпивки или игры в карты. А, иногда, и того, и другого. Порой они играли в лото. И редко – еще во что-либо иное, так как не умели или умели, но плохо. И то, в основном, когда на кону стояла полулитра.
Вскоре Сухнин и в самом деле появился во дворе. По пояс раздетый он был в трико и сандалиях.
– Чо воете, черти!
– А – что, не нравится? Плохо исполняем?
– Вот, певцы нашлись, мать вашу! В выходной поспать не дадут!
– Не уж-то наша колыбельная не по нраву пришлась, Иван?
– Да, от вашей колыбельной, у меня волосы не только на голове до сих пор дыбом стоят! Разве, так надо петь?
Братья многозначительно переглянулись.
– Дай Ване микрофон! – тотчас распорядился старший Чувашов, обращаясь к младшему. – Пусть он нам аккорды правильно озвучит!
Младший из братьев тотчас достал из сумки предусмотрительно припрятанную под стол бутылку водки и наполнил из нее пустой стакан.
– На, Ваня! Исполни, чтоб на «бис» вызвали!
– Вот – балабол!
Сухнин не стал артачиться и выпил то, что ему причиталось. Знал, что Чувашовы не отстанут, пока он их хлеб-соль не отведает. К тому же, к спиртному и сам был вовсе неравнодушен, и потому не мог отказать добрым людям в их настойчивой просьбе.
– Зря ты, Иван, на уловки Чувашей поддаешься! – встряла вдруг в мужской разговор соседка Нинка.
Незаметно очутившись возле теплой компании, она стрельнула в Сухнина невинными глазками.
– Маруська опять костерить тебя будет!
Нинка
– От-от! – поддакнула ей Ваша, еще до прихода Чувашовых облюбовавшая себе местечко на скамье под тополями. – Дурак ты, Ванка! Родись дурак! Такой и всида!
Ваша не могла простить Сухнину, что при всяком удобном случае он подтрунивал над ней и ее невежеством. А, иногда выделывал с ней такие штуки, что вгонял в краску. Например, без стеснения и спросу пытался ухватить за давно обвисшие прелести или наотмашь хлопал по мягкому месту. Тогда Ваша свирепела и сама не своя кидалась на Ивана, как пантера, пытаясь исцарапать в кровь его лицо. Но Сухнин ловко избегал ее нападок, хотя и не всегда у него это получалось. Например, однажды во время его очередных грубых приставаний она вцепилась ему зубами в кончик носа и едва не откусила его.
– Будит знай, сука!
Ваша почти всегда правильно выговаривала только матерные слова, а все остальные безбожно коверкала. На этот раз в ответ на оскорбления Сухнин вдруг, протянув руку, сорвал с Вашиной головы цветастый платок и, недолго мешкая, повязал себе на голову. Это вызвало кривые усмешки на лицах присутствовавших при этом соседей. Ваша вскочив со скамейки бросилась на Ивана, чтобы отнять у него платок.
– Дай, суда! Шайтан… Дрян такой!
Но Сухнин и не пытался сопротивляться. Глядя плутовски на Вашу, он, видимо, собирался отмочить еще какой-нибудь номер. Но Ваша, завладев платком, и не переставая матерно браниться, тотчас поспешила оставить теплую компанию, впопыхах заковыляв к подъезду. Наблюдая, как при ходьбе кривоногая бестия в годах неуклюже переваливалась с боку на бок, мужики громко смеялись ей вслед.
– Что, Ваня, повторим припев или с нового куплета начнем? – спросил Чувашов старший, когда, наконец, Ваша скрылась в подъезде барака?
– Девушки пригожие тихой песней встретили… – снова затянул под аккомпанемент гармони младший.
– Я думаю, с куплета!
Старший налил полный стакан. Выпив, они затянули песню уже втроем.
– И в забой отправился парень молодой!
Они пели так громко, что в распахнутое окно выглянула Груня, в другое – две ее соседки. Но, поскольку одна заслоняла другой вид на улицу, та, что помладше скоро вышла во двор и уселась на низенькой скамеечке под окном. Так они сидели, каждый на своем месте, луща семечки, и молча наблюдали за тем, что происходило перед их любопытными взорами.
– Вишь, как надрались! – вдруг сказала одна из женщин.
– А, эта-то курица, Нинка, что торчит подле них? – удивилась другая. – Чего ей надо?
– Наверно, тоже вместе с ними день Ивана Купалы отмечает!
Неожиданно Сухнин повернулся и схватил ведро с водой, стоявшее прямо за его спиной. Не говоря ни слова, он с головы до ног окатил из него сидевшую рядом с ним Нинку. Та завизжала, как будто ее резали, и вскочила со скамьи.
– Ванька, ты что, совсем спятил!
– Ха-ха, Нинка, ты знаешь, на кого похожа? – ржали Чувашовы.