Три комиссара детской литературы
Шрифт:
(Но ведь начала же разбираться? Только вот кустарно и неумело начала, на место происшествия не сходила, сама не посмотрела, а ведь всё рядом, в этом же дворе).
— Ну да, будет он разбираться! Он бы сам вмешался, если бы увидел, как они к ребятам пристали.
— Ну и что же? Он — это другое дело. Он взрослый человек. И тот взрослый…
— Ты всё одно: «Взрослый, взрослый»! — действительно закипел Серёжа. — Тот Дзыкин не взрослый человек, а взрослый шкурник! Ну откуда такие берутся? Сытые, нахальные, думают, что вся земля для них, весь мир! Для их грядок и гаражей! Всё будто только для их пользы! Поэтому и наглые. Как тот шофёр!
— Господи, какой ещё шофёр?
— Забыла? Ты меня всё за рубашку дёргала: сядь да сядь. В автобусе чего он к бабке привязался? Я же видел, что она деньги опустила, а он орёт: «Деньги не бросала, а билет отрываешь! На кладбище пора, а совести нет!» Она плачет, а он орёт. Его самого бы на кладбище! А ты только одно: «Сядь, не груби».
— Ну и что? Я ему сама сказала, что так нехорошо.
— Как ты сказала! Он и не посмотрел на тебя. Хорошо, что лётчики
Тётя Галя устало отмахнулась:
— Тебя послушать, так будто и хороших людей на свете не осталось.
Вот и договорились… Он ещё не раз услышит в повести такое. Но ведь даже те лётчики, которые за него и за ту бабку вступились в автобусе, поначалу молчали. Им лишь потом в голову пришло, что нужно ввязаться в бой, начатый мальчишкой. Так что вывод Серёжин точен — виноваты те, которые сидят и молчат, будто не их дело, тоже взрослые. А хороших людей много — только их всех старательно учат «не лезть не в своё дело», учат, что всё вокруг — не их дело. И многих выучивают. И сидят хорошие люди, и молчат. Потому-то Дзыкиным и раздолье — и перечисленным выше дзыкино-подобным персонажам крапивинских произведений — тоже.
У Дзыкиных — машина, гараж, но они явно не интеллигенты, а так называемые «работяги». Их заразность — одна. А у дядюшки-археолога — иная, но тоже заражает. И ведь есть между ними сходство! Оно — в уверенности в неправоте «идеалистов» думающих обо всех; в уверенности в правоте тех, кто думает лишь о том, как бы лично им — только им! — хорошо и удобно прожить. Дзыкин, дядюшка и бандит Гаврик — одного поля ягоды, одна мутация. Субпассионарии, как называл таких Гумилёв. Все они не терпят иной жизни, иного стереотипа поведения, чем у них. И из окружающего их мира они берут лишь то, что им годно на потребу — вплоть до слов. Гаврик, хотя школу и не кончил, но тоже «знает слова». Видимо, много этих слов наговорили ему когда-то горе-педагоги. Эти слова приелись, над ними смеются, слова о добре стали заклинанием зла против добра. «Шурик, это же не наш метод!»- бормочет пойманный Шуриком и ожидающий порки хулиган в «Операции Ы». «Коллектив всегда прав», — издевательски наставляет Серёжу Гаврик, когда Серёжа оказал сопротивление «коллективно» пытавшимся его ограбить Кисе, Гусыне, Лысому и Кеше-Сенцову. Нет, на слова в борьбе со всеми видами зла рассчитывать не приходится. Тот же хулиган в «Операции Ы» не случайно показан «чуткой личностью», мгновенно улавливающей в потоке речи прораба, играемого Пуговкиным, то, что ему подходит. И Шурику он издевательски советует: «Веди среди меня разъяснительную работу… И мух отгоняй!» А стоило его выпороть, хотя это и «не наш метод»- он и перековался, уразумев, что придётся отвечать собственной шкурой и впредь.
Вершигора в «Людях с чистой совестью» отмечал, что фашист понимает лишь палку или автоматную очередь. А хулиган — резерв фашизма, как указал Михаил Анчаров в «Этом синем апреле». Только беспощадной карой можно оборвать цепь подвигов этой разновидности «слуг Аримана», как указывает в своём великом романе «Час быка» Иван Антонович Ефремов. И лишь потом можно заняться перевоспитанием уцелевших и присмиревших. Я не случайно делаю эти ссылки — не я первый над этим думаю, и даже не Серёжа Каховский. А потому стоит вспомнить, скажем, у Макаренко в «Педагогической поэме» Марусю Левченко, «с пьяной бесшабашностью и большим размахом могшую в течение одной минуты разнести вдребезги самые лучшие вещи: дружбу, удачу, хороший день, тихий, ясный вечер, лучшие мечты и самые радужные надежды». Её отучили от подобных выходок не слова педагогов с «нестерпимо ангельским характером», а «настойчивые, далеко не нежные, а иногда и довольно жёсткие сопротивления коллектива». «Коллектив имеет право себя защищать», — сказал Макаренко в случае с Аркадием Ужиковым. И коллектив сумел даже из этого дерьма сделать человека. Но как же старались этому коллективу помешать! И как мешают не то что борьбе с Дзыкиными, но даже и сопротивлению им!..
Нет, не случайно уделяет Крапивин такое внимание этой породе — этих врагов должны знать и уметь опознавать все, по малышей включительно.
После схватки с шайкой Кисы и бандитом Гавриком Серёжа рассказывает обо всём случившемся дома. И маленькая сводная сестрёнка спрашивает: «Они были кто? Шпионы?» Шпионов-то она знает… Хорошо бы, чтобы они и впрямь были засланными агентами полковника Шито-Крыто из книги Л. Давыдычева «Руки вверх!» Увы, это «граждане Советского Союза», они обладают всеми правами или по подрастании получат их. В том числе и право завести детей и воспитывать их по своему образу и подобию, а заодно калечить души великому множеству других людей, а детей — в первую очередь… Чуковский записал в «От двух до пяти» восклицание какой-то девочки: «Фу, какой фашистый!» Нужно, чтробы появилось в обиходе выражение «Фу, какой Дзыкин, какой Киса, какой Дыба» (последний персонаж — из крапивинской же повести «Колыбельная для брата»).
Водится вне школы и «уличная общественность», приложившая совместные и очень дружные усилия к ликвидации детского клуба «Эспада». Люди это авторитетные: домоуправ Сыронисский, бухгалтер, председатель уличного комитета Антонина Михайловна. Войдя в клуб и застав там дежурного пионера, они не задумываются так отшвырнуть его со своей вельможной дороги, что разрушена модель средневекового замка, в которую вложено не только ребячье вдохновение, но и некое количество человеко-часов работы, чёрт побери! Разумеется, вопрос о возмещении урона даже не ставится, как позже не будет ставиться вопрос о возмещении убытков клуба, к которым можно отнести хотя бы разрушение декораций для самосъёмного фильма. Да чёрт с ними, с фильмом и декорациями, а также с моделью — сам Данилка-дежурный лишь чистой случайностью спасён от смерти: вполне мог бы напороться
Вскоре эта доблестная компания с достойными своих боссов исполнителями-рабочими вторгнутся в помещение уже для того, чтобы его отобрать, а попутно угробят упомянутые декорации. Они, памятуя, что нападение — лучший вид защиты, наводнят все инстанции клеветническими заявлениями, способными при надлежащих условиях искалечить жизнь ребячьему комиссару, основателю и душе клуба Олегу, да и ребятам тоже. Вспомним, как в советском городе Перми был оклеветан советский человек, корреспондент-фельетонист советской газеты Аркадий Голиков-Гайдар, как это отразилось на его здоровье, нервах, на ряде недописанных из-за развившейся нервной болезни произведений его, как была заодно разогнана вся редакция, сколько других честных советских людей только по этому делу получили зарубки на душу… Будучи разоблачены городской газетой (которую пока что не Сенцов выпускал) и принуждены к отступлению, Сыронисский с компанией умышленно подстроили на втором этаже аварию с отоплением, выведя тем самым из строя помещение клуба на первом этаже, так что клуб прекратил-таки своё существование…
Бывало в нашей истории, что пятиминутное опоздание на работу вело к отдаче под суд и к годам заключения в тюрьме или лагере. Бывало, что за аварию на производстве шло под суд всё руководство. А уж о снятии с работы или исключении из партии и говорить нечего — выговор в личное дело считался среди руководящих работников поистине водной процедурой. Тут же преступление, а не какое-то разгильдяйство осталось недоказанным и ненаказанным, неликвидированным и невозмещённым. Только Сыронисский, возможно, потеряет место управдома, но и в этом случае дворником его не сделают — нет такой статьи в законе. А нужно, чтобы была, и желательно не одна, а целый закон чтобы был на такую тему, как умышленно причиняемый административными работниками вред. И будет ещё Сыронисский портить жизнь зависимым от его решений людям. Так что Крапивин показал в произведении, написанном для детей, к их сведению, а не для взрослых, интересующихся событиями в детском мире, не какое-то частное мелкое зло, а зло с глоткой и кулаками, с демагогией, энергией, железобетонной уверенностью хищника в своей правоте перед травоядными, с надёжной связью с единомышленниками в коридорах власти. Иначе говоря, он показал случай мгновенного возникновения ради помощи данному импульсу зла самой настоящей мафии, которая, как это и положено в нашем несовершенном мире. недоступна для сил добра, пока они не заговорят с нею на её языке, поведя войну на истребление противника, исключающую возможность перемирия и компромисса.
Здесь до такой войны не дошло, хотя успели Олег и ребята вызвать лейтенанта милиции, хорошего человека, знающего и ребят, и их руководителя. И он не смог ничего сделать для спасения клуба…
Почему не смог? Ведь вот же оно, зло, с которым он клялся бороться ещё при вступлении в пионеры, потом — вступая в комсомол, принимая армейскую присягу, вступая в органы охраны порядка. Советского порядка!..
Будь я тем лейтенантом — что бы я сделал? Создал бы с Олегом и ребятами первичную дружину спасения клуба, ибо одному в таком деле не успеть во все адреса. Своей властью приостановил бы действия Сыронисского. Немедленно просигналил бы в райкомы и горкомы партии и комсомола, причём не какой-либо чиновной мелочи, а первым секретарям — дело отнюдь не мелкое, вполне по их уровню деятельности! Точно так же сообщил бы в районный и городской исполкомы — опять-таки в главные кабинеты. Вот в эти кабинеты именно мне, человеку в форме офицера советской милиции, никакая секретарша путь не перекроет, а попробует — будет наказана за сопротивление в судебном порядке и пусть радуется, отделавшись пятнадцатью сутками! Через участковых поднял бы родителей ребят — не всякий послушает своё чадо, а тут власть вмешивается, значит — дело государственное, а это действительно так. И с родителями — в газету! И с ними же — в школы, где учатся ребята из клуба, а в школах есть родительские комитеты, а в них входят обычно люди влиятельные. Да и среди педагогов поднять тревогу — найдутся люди смелые и принципиальные, которым только сигнал нужен; так уж повелось у нас в результате упомянутых воздействий нелюди, что отвагу человеческую сменила отвага казарменная, что не умеют люди вступить в бой без приказа свыше или хоть сигнала со стороны, что даже не задумываются они над этим паршивым явлением. А тут задумаются, да заодно друг друга узнают, сольются в антимафию для данного случая, а для следующих случаев и сами уже будут готовы объединиться и меня о них известить… А сам бы сигнализировал в прокуратуру, причём в её партийную организацию обязательно копию сигнала передал. Слова «прокуратура» все Сыронисские боятся, ибо у них всегда рыло в пуху.
А так как в любой из упомянутых инстанций мог бы напороться на члена упомянутой мафии, иначе говоря — на выкормыша сталинских и ежовско-бериевских времён, держащего связь с однокормушниками, то обязательно во всех случаях указывал бы, что подняты все наличные силы власти и общественности, а во всех этих инстанциях данная мафия пока что ещё не господствует — в год гибели президента Альенде. Если случится такая беда на уровне города — спасибо ей: есть повод начинать сражение на более высоком уровне, уже не с комарами, а с мухами це-це, так сказать. Но начинать обязательно — иначе всё общество наше рухнет, а при таких катастрофах гибнет огромное число людей и двуногих, вроде бы от участия в военных действиях уклоняющихся, но оказавшихся под ногами у сражающихся сил. А возникни вместо СССР «чёрная дыра» — отзовётся по всей планете исчезновение одной из двух сил планетарного масштаба. Именно так — ни больше и ни меньше… И потому любой лейтенант милиции обязан поступать именно так — это не роскошь, а суровая необходимость.