Три комнаты на Манхэттене
Шрифт:
– ...который имеет столько халатов, а живет здесь. Ты это хочешь сказать? Все очень просто. Я актер.
Почему он произнес эти слова, как бы стыдясь, стараясь не смотреть на нее? В этот день они оба были преисполнены деликатности по отношению друг к другу. Она не покидала их, и когда они сидели за неубранным столом и смотрели в окно, за которым виднелся старый портной с бородой раввина.
Впервые они ощутили, что не нужна им больше толпа, в первый раз они, оказавшись лицом к лицу, совсем одни, при этом не испытывали больше потребности ни в пластинке,
Она не покрасила губы, и это сильно меняло ее лицо. Оно казалось значительно более мягким, с чуть боязливым и робким выражением. Перемена была столь разительной, что сигарета никак не вязалась с обликом этой Кэй.
– Ты разочарована.
– Оттого что ты актер? Почему это должно меня разочаровать?
Она немного погрустнела. И он прекрасно понял почему. Они уже понимали друг друга без слов.
Коль скоро он был актер, а жил, в его-то возрасте, в этой комнате в Тринич-Виледже, то это означало, что...
– Все гораздо сложнее, чем ты думаешь, – сказал он, вздохнув.
– А я ничего не думаю, дорогой мой.
– В Париже я был очень известен. Я могу даже утверждать, что я был знаменит.
– Я должна тебе признаться, что я не запомнила фамилии, которую ты назвал. Ты ведь произнес ее только один раз, в первый вечер, если помнишь? Я же невнимательно слушала, а после не решилась просить тебя повторить.
– Франсуа Комб. Я играл в парижских театрах Мадлен, Мишодьер, Жимназ. У меня были гастроли по всей Европе и по Южной Америке. Исполнял я также главные роли в ряде фильмов. Восемь месяцев назад мне предложили контракт на солидную сумму...
Она старалась изо всех сил не показать, что жалеет его. Это причинило бы ему боль.
– Все обстоит совсем не так, как тебе кажется, – поспешил он заверить ее. – Я могу вернуться назад когда захочу и вновь займу свое место...
Она налила ему еще чашку кофе, и сделала это так естественно, что он посмотрел на нее с изумлением, ибо близость, которая сама собой, без их ведома проявлялась в мельчайших жестах, казалась каким-то чудом.
– Все очень просто и глупо. Я могу тебе рассказать. В Париже все знают, и даже об этом сообщали кое-какие газетенки. Жена моя актриса и тоже знаменитость. Мари Клэруа...
– Я знаю это имя.
Она тут же пожалела о своих словах, но было уже слишком поздно. По-видимому, он уже отметил, что ей известно театральное имя его жены, а его нет.
– Она не намного моложе меня, – произнес он. – Ей перевалило за сорок. Мы женаты уже семнадцать лет. Моему сыну скоро будет шестнадцать.
Говорил он все это с каким-то отрешенным видом и вполне естественно смотрел на одну из фотографий, украшавших стену. Потом поднялся и стал ходить взад и вперед по комнате, пока не кончил рассказывать.
– Прошлой зимой, совершенно неожиданно, она мне объявила, что покидает меня и будет жить с одним молодым актером, который только что окончил театральный институт и принят в Комеди Франсэз. Ему был двадцать один год. Происходил этот разговор вечером в нашем
Я только что вернулся из театра... Она появилась вскоре после меня. Пришла ко мне в кабинет-библиотеку и, пока объявляла о своем решении с эдакой мягкостью, теплотой в голосе и, я бы даже сказал, с нежностью, мне и в голову не могло прийти, что тот, другой, уже ожидает ее прямо у двери дома, сидя в такси, которое должно было их увезти.
Признаюсь вам...
Он тут же поправился:
– Признаюсь тебе, что я был так поражен, до такой степени ошеломлен, что попросил ее хорошенько подумать. Я понимаю теперь, какой смешной казалась ей моя реплика. Я сказал: «Поди поспи, малышка. Мы поговорим об этом завтра на свежую голову».
Тогда она призналась:
"Но дело в том, Франсуа, что я уезжаю прямо сейчас. Ты что, не понимаешь? "
Что же именно я должен понять? Что это настолько срочно, что она не могла подождать до завтра?
Я действительно тогда не понял. Теперь, кажется, я понимаю. Но я вспылил. И, должно быть, наговорил много чудовищных вещей.
Она же не переставала повторять, сохраняя полное спокойствие и почти материнскую нежность в голосе:
"Как жаль, Франсуа, что ты не понимаешь! "
Они оба немного помолчали. Тишина была какая-то полновесная, абсолютная, в ней не чувствовалось ни тревоги, ни смущения. Комб закурил трубку так, как обычно это делал в некоторых своих ролях.
– Я не знаю, довелось ли тебе ее видеть в театре или в кино. Еще и сегодня она продолжает играть молодых девушек, и не выглядит смешной. Лицо ее, кроткое, нежное, немного печальное, украшают огромные глаза. Они смотрят на вас пристально, полные наивного простодушия. Ну, можно сказать, что это глаза косули, которая с потрясением и упреком разглядывает так зло ранившего ее охотника. Это в духе ее ролей, и в жизни она была такой же, как в ту ночь.
Все газеты об этом писали, одни культурно, деликатно, другие же откровенно и цинично. Этот юнец покинул Комеди Франсэз, чтобы дебютировать в одном из театров на бульваре в той же пьесе, что и она. Комеди Франсэз предъявила ему иск за нарушение контракта.
– А твои дети?
– Мальчик в Англии, в Итоне. Он там уже два года, и я хотел, чтобы ничего не менялось. Дочь живет у моей матери в деревне около Пуатье. Я вполне мог бы остаться в Париже. Я продержался там около двух месяцев.
– Ты любил ее?
Он посмотрел на нее, как бы не понимая того, что она сказала. В первый раз так вдруг получилось, что слова не имели для них одинакового смысла.
– Мне предложили главную роль в одном серьезном фильме, где она была тоже занята, и я знал, что она туда в конце концов устроит и своего любовника. В нашем ремесле мы обречены постоянно встречаться. Вот один пример. Поскольку мы жили в Сен-Клу и возвращались вечером на машине, нам нередко приходилось видеть друг друга в ресторане Фуке, на Елисейских полях.