Три Л. Том 2. Люди
Шрифт:
– Теоретически каждого голема можно сделать едва ли не олимпийским чемпионом, – вставил кто-то. У Ван, словно не заметив реплики, продолжил:
– Ускоренное овладение профессиями; возможность создавать големов-гениев, намного более работоспособных, чем обычные люди; освобождение женщин от проблем, связанных с вынашиванием и рождением ребёнка; защита от перенаселённости или вырождения человечества.
– Прямо манифест трансгуманистов! – непонятно скривившись, хмыкнул Стэн.
– Трансгуманисты совсем не дураки, и вы сами это знаете! – отрезал представитель США.
– Знаю! И знаю, что они совершенно не задумываются над реальными
– Закончили? Господин Капустин, я понимаю ваше… ваше отношение к некоторым вопросам, но давайте вернёмся к обсуждению ситуации с големами. Первый пункт: создание голема, материальные и научные затраты. Прошу высказаться вас, Михаил Викторович.
Мишка обвёл всех хмурым взглядом.
– Пока вы тут спорили, мы набросали кое-что. Первое: вы не считали, сколько сотрудников нужно для создания и воспитания одного голема?
– В центре, насколько известно, для этого требовалось около двадцати человек на всю… всю «поточную линию», – немного запнулся представитель Франции. – Но я лично знаю только отчёты.
– Ага! – перебив собиравшегося ответить Мишку, издевательски хмыкнул Шери, и тут же посерьёзнел. – Вы знаете, как они работали? И кого делали? Они же не людей делали, а кукол безмозглых, которые только и умели стоять болванчиками у двери да медсестру…
Услышав конец фразы Лена, совершенно не ожидавшая от мальчишки такой лексики, тихо ахнула.
– Прости, но мы – не младенцы, и видели и слышали всё. Кого они делали, знаешь, и сама от тех охранников шарахалась. А Лёшку одного делали десять человек! И то, если бы не вы с Львом Борисовичем, его бы некому было по-настоящему учить!
– Детей тоже учат десятки людей, – заметил какой-то азиат.
– Но они не работают сутками, – снова вступил в разговор Мишка, незаметно надавив на плечо Шери, чтобы тот успокоился. – Вопрос и в медиках, и в нейропсихологах, и в специалистах по развитию физических навыков. Я уж не говорю о том, что у каждого голема должен быть хотя бы один родитель, пусть и приёмный, иначе это будет стадо человекообразных, не привязанных ни к кому, не знающих основных человеческих чувств – им не у кого будет учиться. Это биоматериал! Вы хотите такое?
– Но это решаемо…
– Да вы вспомните, сколько миллионов людей в год сейчас рождается! Заменить их на големов? Где вы найдёте десятки, если не сотни миллионов специалистов? Где строить ваши «фабрики»? Детдома для обучения големов? Это не фантастика, где клон делается за полчаса и сразу идёт работать! Человек – не машина, его в конвейерное производство не пустить!
– Есть и другие причины, – тихо и спокойно, но так, что все сразу обратили на него внимание, заговорил Лёшка. – Вы все знаете, что такое детство, вы взрослели медленно, успевая осознавать происходящее, и то ваш мозг был перегружен. А теперь представьте, что все знания, которые вы получили за пятнадцать лет, должны освоить за год, – от того, чтобы научиться видеть, до цельной картины мира, десятка научных дисциплин, пусть даже в рамках школьной программы, социальных отношений, бесконечного спектра эмоций. Вы согласны на такое? Я не об этике, я о простой способности человека приспосабливаться к новым условиям. По статистике почти десять процентов големов с неповреждённым мозгом сходили с ума или во время предродового обучения, или в первые три месяца после рождения. Психика не выдерживала нагрузки. Я всё это помню, мне до
– Можно мне? – негромко попросил Анри. – Про запись информации. Я видел, как это делается, я ведь старший, а всё делали при нас. Люди контролировали работу мозга, включив в динамиках бесконечные лекции, а мозг в это время током били, вырабатывая навык. Так учат големов! Или вы думаете, что это как бумага – записал и прочитал? Несколько месяцев такого вот записывания в мозг базовых знаний. А они не срабатывали! Понимаете – не сра-ба-ты-ва-ли! Мозг принимает не всё, он – не машина. В каждого из нас записывали несколько профессий, а срабатывали в лучшем случае одна-две. И у каждого – свои. Я разбираюсь в физике, а Гера… Гера был биологом. А ведь мы – генетические копии и прошли одинаковую обработку. Двоих из нас тогда вообще отбраковали, потому что они не смогли освоить требуемые профессии. Может, они были бы писателями или художниками. Ещё двое сошли с ума от перенапряжения. Четыре из пятнадцати попали в отбраковку! Вот цена такого обучения!
Детский голос Анри звенел такой взрослой, неизбывной болью, что все присутствующие несколько минут молчали, не в силах ответить темноволосому мальчику в слишком большом для него офисном кресле.
– Ладно, это мы поняли, – сипловато прокашлявшись, заговорил представитель ЮАР. – Но ведь можно и не давить с профессиями? Можно создавать например пятнадцатилетних.
– Скажите, у вас есть дети? – очень тихо и напряжённо спросил Лёшка. – И если да, то сколько им лет?
– Да, есть, – пожал плечами негр. – Сыну как раз три года исполнилось.
– А как вы отнесётесь к тому, – голос Лёшки стал таким, что все подсознательно ожидали взрыва: тихий, но с невероятной болью и гневом, – как вы отнесётесь к тому, что ваш сын вот сейчас, в этот момент, захочет женщину? Физически захочет, почти до обморока?
– Что?! – Эксперт посерел, даже его курчавые волосы, казалось, встали дыбом. – Что вы имеете в виду?
– То, что я это знаю по себе! Я был младенцем в теле взрослого здорового мужчины! И я оказался, по сути, в борделе тогда, когда мои психические сверстники мультики смотрели! Потому что моё тело требовало одного, а мозг – другого. Вы хотите таких людей?!
– Ну-у, вообще-то эта сторона жизни при искусственном воспроизводстве людей теряет актуальность, – пожав плечами, протянул представитель Индонезии. – У человека много возможностей и потребностей в развитии, и если исключить примитивную, в сущности, тягу к размножению, у него высвободится очень много времени на более достойные цивилизованного существа занятия.
– А вы уже отказались? – со странным для всех, кроме друзей, любопытством спросил Шери. – Это ведь делается очень просто, да? Вы уже отрезали себе всё?
На секунду в зале повисла тишина – люди осмысливали «невинный» вопрос ребёнка. А потом раздалось в полном смысле слова ржание – не смех, не хохот, а именно ржание. Мишка, скорчившись, чуть ни бился головой о стол, успев, правда, подложить ладонь. Но ещё более дико было смотреть на падре Марко – откинувшегося в кресле так, что оно едва не опрокидывалось, покрасневшего, задыхающегося, с катившимися по дряблым щекам крупными слезами. Всё же священник быстро взял себя в руки и, вытирая лицо большим платком, выдохнул: