Три Л
Шрифт:
– Чего застыл? Садись! – Хозяин слегка подтолкнул его ребром подноса. – Вот сюда, к столу. Что, мебель понравилась? От бабушки досталась, антиквариат, сто лет в обед, сейчас из ДСП уже ничего не делают. Держи кофе и пирог. И рассказывай. Звать-то тебя как?
Он растерянно замер, не зная, что ответить, и вдруг ему послышался хрипловатый голос отца. Он выпрямился и твёрдо сказал:
– Лёшка. Не Алексей, а Лёшка.
– Хорошо, тогда я – Мишка. Будем знакомы! – Парень шутливо стукнул в его кружку своей.
– Что Жаклин? Просила что-то передать?
– Нет, она сказала, вы можете мне помочь… – Лёшка пытался найти нужные слова.
– Ты когда её видел?
– Вчера, мельком,
– Как она? – Мишка спросил напряжённым голосом.
– Хорошо… – Лёшка запнулся, ведь о Жаклин не знал почти ничего. – Я не буду врать, я мало с ней общался, но она… Наверное, её можно назвать моим другом.
Мишка внимательно посмотрел на него, кивнул, видимо, заметив что-то особое в лице Лёшки:
– Говори. Если она послала тебя ко мне, значит, дело очень серьёзное.
Лёшка вздохнул, прикрыл глаза и стал рассказывать. Всё. И то, о чём не говорил тогда Жаклин – о детях-уродах в подвальной лаборатории, о разговорах с отцом, о непонятной ему самому неприязни к Лене в те детские дни, и о смазливой медсестре, слова которой подтолкнули его к поискам сведений о своём прототипе. И о жизни в «Баялиге», об упрямом нежелании хоть что-то читать, чему-то учиться, узнавать новое: люди-то живут и без знаний, книг, им достаточно того, что есть в торговом центре, значит, быть умнее – плохо, глупо, неприлично. О последней неделе, когда всё сложилось в цельную картину. И о бегстве в ночь, неожиданном для него самого, но вроде бы хорошо спланированном. И самое главное – о жгущем чувстве вины перед отцом и Леной, от которого не избавиться, которое, как и одиночество, стало его спутником и наяву, и во сне. Мишка молчал, Лёшка сквозь опущенные ресницы видел, что тот внимательно следит за его лицом. Но в этот раз он не контролировал свою мимику – хватит с него притворства!
Лёшка замолчал, но хозяин квартиры сидел, всё так же молча рассматривая его лицо. Потом вздохнул и разжал кулаки:
– Ты не врёшь. Не думал, что когда-нибудь увижу молодого параллельщика, им всем уже за восемьдесят. Но такой взгляд – только у них. Досталось тебе… – Он снова ненадолго замолчал, потом встал: – Я согрею тебе поесть. Хочешь, идём на кухню, хочешь, оставайся здесь.
Лёшка пошёл за ним. Небольшая, квадратов восемь, кухня, оставшийся от когда-то стоявшей здесь угольной плиты выступ дымохода, старинная, опять же из ДСП, мебель и залитая убежавшим кофе газовая плита – тоже почти антиквариат в мире победившего электричества и готовых блюд. В раковине стояла начищенная до золотого блеска медная джезва.
– Садись сюда. – Мишка резким, отрывистым движением указал на стул в углу. – И мне не помешаешь, и снаружи тебя никто не увидит. Суп будешь? Гречневый, с шампиньонами.
– Я всё ем. – Лёшка пожал плечами.
– Оно и понятно, капризничать тебе никто не давал, – усмехнулся хозяин. – Пока греется, буду говорить. Я тебя не перебивал, так что и ты пока молчи, потом спрашивать да возражать будешь. Отец твой преступление совершил. Сиди! Не в том преступление, что тебя оттуда вытащить смог, а в том, что с этими экспериментами связался. Судить его не могу. Был бы он жив, ему бы официально обвинение предъявили. Только суды разные есть. Он неправ, но… Параллельщики – они другие. Не все выдерживали. Ты же сам знаешь, что такое одиночество. Это не только твоя беда, так у всех параллельщиков. Тебе это с генами передалось, ты же клон. Плюс ещё эта запись информации в мозг. Отец твой хотел от этого одиночества спастись, а когда семью потерял… Не могу его судить. Да и расплатился он за всё, и тебя смог человеком воспитать. Больше его за Лену виню – знал, во что девчонку впутывает. Ладно. Держи суп, а я тут приберу
Лёшка впервые за свою жизнь покраснел от стыда. Он на самом деле не думал, что стало с девушкой, хватило того, что узнал о смерти отца.
– Не сообразил, да? – Мишка, вымыв плиту, сел к столу. – Не переживай, бывает. Запомни на будущее, а себя сейчас не кори. Третье: надо остановить все эти эксперименты, продажу людей. Что смотришь? Ну да, людей; они же не куклы, они чувствуют, думают, страдают. Не привык, чтобы их сразу людьми считали? Привыкай! Мир – не центр и не притон Кэт, мир намного больше, и хороших, умных людей в нём больше, чем плохих. Плохие, к сожалению, заметнее, и власти у них часто больше – это да. Но и мы не лыком шиты. Держи добавку. Оголодал совсем?
– Нет, но такой вкусноты не ел никогда. – Лёшка на самом деле поражался вкусу вроде бы простого супа.
– Так он же домашний, мать готовила. Ладно, пошли дальше. Значит, у нас три задачи: спрятать тебя, узнать о Лене и закрыть центр, вытащив из него всех детей и твоих клонов, так? – Мишка поставил перед гостем стакан с чаем. – А ты совсем пацан.
– Нет, мне уже двадцать пять психологически.
– Ты как считаешь? Год за десять? Нет, тут другая математика. Судя по тому, что ты рассказал, у тебя вообще нельзя определить психологический возраст. Кое в чём ты любому фору дашь, да беда в том, что знать это нормальным людям незачем. А в обычных человеческих делах, отношениях ты ребёнок совсем. Где тебе было опыта набраться? Поел? Пошли в зал, думать будем. Хотя нет, думать я буду, а ты спать ложись. Не бойся, не сдам я тебя, и что бы ни придумал – всё сначала тебе скажу, ты решать будешь.
Мишка проводил его в другую комнату, небольшую, с узким окном в толстенной стене и каким-то разлапистым цветком на подоконнике.
– Вот. Одежду другую дать? В твоей спать неудобно, да и приметная она слишком.
Лёшка растерянно кивнул и вскоре получил на руки старый спортивный костюм.
– Если умыться надо, вот там ванная и туалет, – указал в коридор Мишка. – Я пока постель разберу.
Когда Лёшка, вымывшись и переодевшись в тесноватый для него костюм, вернулся в комнату, кровать была уже перестелена. Мишка, взглянув на него, улыбнулся:
– Хорош, на самом деле хорош. И стойкий: гнёшься, но не ломаешься. Когда разогнёшься, им мало не покажется. О чём думал, когда ко мне ехал?
Вопрос был задан слегка шутливым тоном, но с искренним интересом и участием, и Лёшка рассказал, ничего не скрывая и не стесняясь. Он вообще плохо понимал, чего нужно стесняться, а чего – нет. Мишка довольно кивнул:
– Ты молодец! Сам додумался до того, чему других и за сто лет не выучить. Ложись и спи. Не помешаю, если я здесь работать буду? Не хочу, чтобы ты думал, что я куда-то ушёл.
Лёшка пожал плечами: спать хотелось жутко, и было всё равно, сидит кто-то в комнате или нет. С Мишкой даже спокойнее.
>*<
– Просыпайся, третий час уже, ночью не уснёшь. – Лёшку осторожно потрясли за плечо. Он открыл глаза и непонимающе огляделся, потом вспомнил всё произошедшее и облегчённо вздохнул: он пока в безопасности. Мишка сидел на краешке кровати и улыбался ему:
– Проснулся? Пойдём обедать. Ты у меня весь суп слопал, так что на обед картошка с колбасой.