Три лица Януса
Шрифт:
Фон Герлах щелкнул каблуками, майор медленно оторвал зад от стула и снова тяжело плюхнулся обратно.
К столику спешил обер-кельнер.
— Подождите, — сказал низенький майор. — Дайте нам отдышаться и привыкнуть. И потом заказывать будет наш приятель, который подойдет через десять минут. Впрочем, принесите пока по рюмочке кюммеля.
Из большого зала послышались звуки оркестра: началась вечерняя программа. В дверях появилась большая группа эсэсовцев и принялась рассаживаться за банкетный стол, заказанный, очевидно, для них заранее.
— А
Обер-лейтенант тоже увидел Вернера, гауптман медленно пробирался меж столиков, высматривая приятелей, и махнул им рукой.
— Надеюсь, не заставил вас долго ждать, господа, — спросил Вернер фон Шлиден, подходя к столику и улыбаясь.
— Ну что вы, гауптман! — запротестовал Махт. — Мы не успели еще и рюмки выпить.
Он хотел познакомить Баденхуба с фон Шлиденом, но Вернер сказал, что с майором они уже знакомы, и тот утвердительно кивнул головой.
Увидев севшего за стол гауптмана, обер-кельнер просиял и с готовностью подбежал к столу. Он уже хорошо знал этого щедрого на чаевые офицера, который заказывал — конечно, за особую плату — всегда то, что не значилось в скудном, образца сорок четвертого года меню ресторана.
Скоро стол был заставлен закусками и бутылками с вином. Вернер фон Шлиден радушно пригласил майора Баденхуба принять участие в небольшом дружеском вечере, посвященном годовщине со дня кончины «его любимого отца».
Майор Баденхуб подозвал кельнера, за особую плату заказал бутылку коньяку, и, когда ее принесли, молча поставил в центр стола, подтверждая тем самым свое согласие войти в общую компанию.
— …Конечно, сначала она возмущалась: «Как вы можете так?! Да у меня муж на фронте! Я честная женщина… «Ну, думаю про себя, все вы честные женщины… Моя тоже так говорила до тех пор, пока я не поймал ее с тыловой крысой. Да… Скрутил ей руку, ну и… Прав был Ницше, когда говорил: «Идешь к женщине, не забудь с собой плеть…»
Майор Махт закончил свой рассказ, выпил и торжествующе оглядел сидящих за столом офицеров. Все они уже изрядно захмелели, хотя до майора Баденхуба было им далеко. Надо сказать, что тот почему-то вдруг перестал пить, ходил в туалет умыться и сейчас выглядел трезвее, чем в начале вечера.
За столом говорил в основном Генрих Махт. Вернер только поддакивал, фон Герлах с еле скрываемой насмешкой поглядывал на «героя» многочисленных любовных похождений, а Баденхуб, как известно, разговорчивостью не отличался.
— Да, Ницше был великим человеком, — сменил тему разговора Генрих Махт. — Он первым заложил основы новой религии, религии настоящих людей, которые поставят мир на колени! За здоровье фюрера!
Все выпили. Обер-лейтенант поставил рюмку на стол и тихо сказал:
— А русские у границ Восточной Пруссии…
— Временные трудности, дорогой Фриц. Новое оружие фюрера изменит положение. Ведь ты знаешь, как мы обстреливаем Лондон новыми самолетами-снарядами! Лондон уже трясется в страхе! А там очередь
— Давайте выпьем за победу, — примирительно предложил Вернер.
Он всегда старался показать, что тяготится умными разговорами, и сам таковых никогда в компаниях не затевал. Гауптман уже прослыл в гарнизоне хорошим и добрым парнем. У него всегда водились деньги для угощения приятелей, все считали Вернера истинным немцем, умеющим крепко выпить с друзьями и быть на своем месте в любой компании. С обер-лейтенантом Фридрихом фон Герлахом гауптман познакомился еще в Берлине на одной из вечеринок перед отъездом в Восточную Пруссию. Вернер фон Шлиден оказался с Фридрихом рядом за столом, потом они вместе курили, угощая друг друга сигаретами и договорились встретиться еще раз.
Но следующая встреча произошла уже в Кенигсберге.
Фон Герлах был потомком одного из великих магистров Тевтонского ордена, аристократом чистейших кровей. Об этом Вернер разузнал уже после первой встречи. И фон Шлидена удивил пессимизм и критические замечания молодого офицера, вернувшегося в Кенигсберг после ранения на Западном фронте и оставленного теперь при штабе.
Вернера заинтересовал этот человек. Обер-лейтенант, не стесняясь присутствующих, ронял такие реплики, что Вернеру становилось не по себе. В данном случае гауптман не мог опасаться провокации, эту возможность он для себя уже проверил, но его кредо — держаться подальше от политики — исключало всякую ответную реакцию, и фон Шлиден попросту отмалчивался или переводил разговор в другую плоскость.
И тем не менее Герлах тянулся к Вернеру, старался бывать с ним вместе, и Вернер стал всерьез присматриваться к своему новому приятелю. По крайней мере он представлял для фон Шлидена интерес уже возможностью психологического анализа настроений среди критически настроенной по отношению к режиму верхушки германской элиты.
— Великий Ницше говорил, что нет более ядовитой отравы, чем учение о равенстве, — продолжал философствовать комендант форта. — Проповедуя справедливость, учение о равенстве на самом деле стремится к гибели справедливости. Равное — равным, неравным — неравное! Вот что говорит истинная справедливость! Отсюда следует, что низкое нельзя сравнивать с высоким. И действительно… Что может быть общего между мной и каким-то поляком или русским? Я не говорю уже о паршивых евреях. Белокурая бестия — и только он — должен владычествовать над миром.
— А ты рыжий, Генрих, и плешивый, — сказал майор Баденхуб и насмешливо хрюкнул. — И за что тебя женщины любят, не пойму.
Это были его первые слова за весь вечер.
Махт хотел было обидеться, но потом счел за лучшее обратить все в шутку.
— Возраст, милый Отто, возраст. Двадцать лет назад я был совсем не такой. А женщины любят мужчин вовсе не за обилие волос на голове.
— А я не знал, Генрих, что вы специалист в области философии, — сказал фон Шлиден.
«Рыжая свинья», — подумал он.