Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Октябрьские ветры с соседних гор прогнали большинство посетителей модного курорта. Среди немногих оставшихся можно было видеть только маленькую английскую королеву в сопровождении крупного Джермина, сочувствующих дам, карлика и любимых собачек. Она приняла столько целебных ванн, сколько прописал её лечащий врач, но почувствовала эффект от них только через несколько недель после того, как покинула Бурбонне. Теперь ей предстояло увидеться с членами своей семьи, которых она не видела с тех пор, как покинула Францию в качестве невесты. Невысокий господин с оливковой кожей, беспокойными чёрными глазами, поджатыми губами, воинственно торчащими усами и клочковатой бородкой, одетый по последней моде, прибыл, чтобы проводить её
Брат и сестра отправились в путь вместе и в Невере королеву ждали важные новости из Англии: муж сообщал ей о безопасности их детей, своих успехах в Эссексе и Корнуолле и выражал надежду, что она сможет отправить ему помощь из Франции. Ей хватило сил, чтобы расспросить посыльного, который принёс столь добрые вести, но чтобы ответить мужу, Генриетте Марии пришлось воспользоваться услугами Джермина. Своей собственной рукой она смогла лишь написать короткую записку:
– Я никогда не буду счастлива по-настоящему без Вас.
После чего у неё снова поднялась температура, а в искалеченной руке начался абсцесс. Торжественный въезд королевы в Париж пришлось отложить. Только через три недели врачи, предписав ей пить каждое утро ослиное молоко, объявили, что она снова в сотоянии двигаться. Генриетта Мария сразу написала своей сестре Кристине, сожалея о том, что не смогла с ней встретиться в Шамбери, куда герцогиня Савойская приезжала по приглашению Анны Австрийской и кардинала Мазарини. Правда, теперь, как считала английская королева, они рано или поздно всё равно увидятся.
Ранним ноябрьским днём в десяти милях от столицы её встретила важная дама, которая должна была сопровождать Генриетту Марию до Лувра. Это была Анна Мария Луиза Орлеанская, единственная дочь Гастона от первого брака. Высокая цветущая блондинка с выпуклыми голубыми глазами, большим орлиным носом и ярко накрашенным ртом, полным плохих зубов, она не имела никакого сходства с Бурбонами. Снисходительно посмотрев сверху вниз на маленькую потрёпанную фигурку своей тётки, Великая мадемуазель подумала (как она пишет в своих мемурах), что та не вызывает никаких иных эмоций, кроме жалости.
На окраине города их тет-а-тет был прерван появлением других родственников. Генриетта Мария и Анна Австрийская встретились на огромном ковре, растеленном на грязной большой дороге, ведущей в Монруж. Регентшу сопровождали два её сына, шестилетний Людовик ХIV, король Франции, и четырёхлетний Филипп, герцог Анжуйский («настоящий Месье», как его называли в отличие от дядя). Королевы, не видевшиеся шестнадцать лет, обнялись и заплакали. Анна сильно располнела, но по-прежнему гордилась своими белыми руками. При этом она великодушно не вспоминала о мелких пакостях, которым подвергалась со стороны своей невестки по наущению Марии Медичи. Обе женщины сели в одну карету и поехали по украшенным улицам через Новый мост к Лувру, где родилась Генриетта Мария. Там ей предоставили апартаменты, в которых она прожила восемь лет. Однако никаких особых празднеств в честь английской королевы не устраивали, так как французский двор находился в трауре по её старшей сестре Елизавете, королеве Испании, скончавшейся месяц назад после последних родов.
Генриетта Мария посетила Нотр-Дам и получила поздравительные послания по случаю своего благополучного прибытия от города Парижа и старых друзей. А самый влиятельный человек при дворе, не совершавший без расчёта ни одного шага, тихо навестил её на следующее утро. После визита Мазарини королева написала
Королева снова ощутила оптимизм и стала почти самой собой, хотя только муж, с которым она надеялась встретиться следующей весной, мог полностью восстановить её здоровье. Он не должен думать, писала Генриетта Мария, что раз с ней так хорошо обращаются во Франции, она не хочет возвращаться в Англию. Если бы не мысль, что её ежеминутные усилия при французском дворе служат ему наилучшим образом, она не получила бы удовольствия от своего нынешнего комфорта.
Во Франции до смерти её мужа жизнь Генриетты Марии была продолжением того, что она вела в Голландии, а именно постоянной борьбы за то, чтобы собрать вместе людей и деньги — особенно последние — для помощи в деле короля Англии. Для этого она интриговала то с одним иностранным принцем, то с другим, с королём Дании, с принцем Оранским, с герцогом Лотарингским, поклонником мадам де Шеврёз, с самим папой римским.
Вернее, интриговал Джермин, тоже получивший тёплый приём в Париже. Прежние знакомые со времён его первого посольства были рады встретить старого друга в рослом англичанине, теперь занимавшем важное положение при их преследуемой принцессе. Его постоянное присутствие рядом с Генриеттой Марией, вызвавшее так много скандалов в Англии, здесь воспринимали без пожатия плеч или поднятия бровей. Он был фаворитом и на этом дело заканчивалось. Даже госпожа де Мотвиль, образец благопристойности, спокойно присвоила ему это звание. Она добавила в своих мемуарах, что, по её мнению, хотя он честен и очень добродушен, но человек непостоянный и королева не всегда следует его советам.
Действительно, пока его секретарь Абрахам Коули в поте лица шифровал письма Генриетты Марии к принцу Оранскому, герцогу Лотарингии и папе Иннокентию Х с просьбой о военной и фининсовой помощи, барон Джермин, в руках которого были все финансы королевы, имел хороший стол и раскатывал по Парижу в великолепном экипаже. Это вызывало ропот у менее ловких аристократов, последовавших во Францию вслед за королевой и едва сводивших концы с концами: Кэри, Дэнхемов, Крофтсов, Киллигрю и других. Они обвиняли фаворита королевы в том, что тот наживается на продаже драгоценностей своей госпожи и вообще хочет завладеть всем её имуществом. Хотя есть и другие свидетельства. Дело в том, что Джермин заранее (возможно, ещё во время своего первого изгнания) вложил деньги за границей и теперь мог не только сам жить в достатке, но и пополнять скудную казну Генриетты Марии. Кроме того, помимо обязанностей секретаря и казначея королевы, он, по сути, был её мажордомом и телохранителем. Хотя считалось, что двор «в изгнании» возглавлял Кенелм Дигби, освобождённый из лондонского Тауэра при посредничестве Анны Австрийской, в пользу которого фаворит Генриетты Марии отказался от кацлерского поста.
Одно из писем Карла I свидетельствуют о его полном доверии к любимцу его жены:
– Передай Джермину, что я расскажу ему о выдающейся услуге, которую… он мне оказал, как только Богу будет угодно дать мне возможность награждать честных людей.
После разгрома 22 июля 1644 года своей армии при Марстон-Муре граф Ньюкасл, который был скорее придворным, чем солдатом, отказался от военной карьеры и удалился в Голландию. Многие роялисты расценили его поступок как предательство, но Генриетта Мария, сочувствовавшая его жалобам на её племянника Руперта, отвечала на письма шотландца с неизменным дружелюбием, и когда тот прибыл в Париж, чтобы присоединиться к её маленькому двору, тепло приветствовала его.