Три лилии Бурбонов
Шрифт:
– Меньше половины того, что они стоили! – возмущалась королева.
Таким образом её надежды быстро помочь мужу расстаяли, как апрельский снег. От влажного воздуха у неё ломили кости, к тому же, известия из Англии не радовали её.
– Здесь недавно распространилась новость о том, что Вы возвращаетесь в Лондон или его окрестности, - укоряла Генриетта Мария мужа. – Я ничему этому не верю и надеюсь, что Вы более постоянны в своих решениях; ведь Вы уже заплатили за это, недостаток настойчивости в Ваших замыслах погубил Вас.
Теперь ей казалось, она понимала, почему враги выпустили её из Англии. Миролюбивый Карл мог
– Если это так, то прощай! – написала она.
После чего добавила свою давнюю угрозу удалиться в монастырь во Францию и провести остаток дней в молитвах за него. Вскоре ей принесли письмо от мужа, в котором он сообщал, что едет в Йорк, как она того и хотела.
Знающие люди сказали Генриетте Марии, что Амстердам и Антверпен были более подходящим местом для продажи драгоценностей. Она собралась было втайне посетить евреев Амстердама и по пути навестить мать в Кёльне, но принц Оранский «со своим обычным благородством» решил сопровождать её и попросил разрешение на их поездку у английского парламента. Естественно, депутаты не дали своего согласия и Фредерик Генрих, будучи протестантом, не захотел портить отношения с единоверцами в Англии. Они также выпустили прокламацию насчёт того, что беженцам-роялистам нельзя навещать королеву «под страхом тюремного заключения и отправки обратно в Англию под строгой охраной». Тем не менее, два «чудесно переодетых» кавалера отважились придти, чтобы поцеловать её руку и принц любезно закрыл глаза на это.
Тем временем принц Руперт вместе со своим братом Морисом в августе 1642 года снова отправился в Англию, чтобы принять участие в неизбежной гражданской войне между королём и парламентом.
– Нет необходимости, чтобы я поручала его Вам, - написала мужу по поводу Руперта королева, - потому что он идёт с большим желанием служить Вам. Только рядом с ним должен быть советник, потому что, поверьте мне, он ещё очень молод и своеволен…
Хотя плохая погода лишила Генриетту Марию вестей от мужа на две недели, она знала, что её муж добрался до Йорка, и снова написала ему, убеждая не заключать никакого соглашения с врагами. Но вскоре она узнала, что губернатор Халла закрыл ворота перед её десятилетним сыном Джеймсом, герцогом Йоркским, и его кузеном Рупертом, которые должны были занять город от имени короля. Тогда королева дописала несколько строчек о том, что хотела бы оказаться на месте своего сына:
– Я бы сбросила негодяя (губернатора) со стены или он бы сделал то же самое со мной. Мужайся!
Послав немного денег мужу, Генриетта Мария с самым «большим ожерельем», несмотря на запрет парламента, тайно отпавилась в Амстердам в шесть часов тихим майским вечером. Вооружённые горожане выстроились вдоль дамбы со знамёнами, а на пути королевы была воздвигнута триумфальная арка. На бульваре Велюр её пересадили в «самую дорогую и богатую баржу» и, пока она плыла по каналу, развлекали состязаниями гребцов. А на суше её ждали театрализованные представления. С наступлением сумерек королева добралась до дворца, где после речи от Сената и шествия двадцати рот солдат ей разрешено было удалиться в свои покои.
– По дороговизне и великолепию, - заявил один из очевидцев, - подобного сегодняшнему
Четыре дня спустя Генриетта Мария вернулась в Гаагу, где застала голландский двор погружённым в траур из-за смерти одной из дочерей принца Оранского.
– Я начинаю думать, что на большом ожерелье наложено какое-то проклятие! – заявила королева своим дамам.
Хотя сам Фредерик Генрих предложил выступить гарантом его выкупа у амстердамских купцов, «никто в мире не захотел иметь к этому никакого отношения».
После похорон дочери принц Оранский поспешил присоединиться к своей армии, дабы открыть летнюю кампанию против испанцев. Вместе с дочерью Генриетта Мария присутствовала на большом смотре в лагерь между Гаудой и Утрехтом. Принц с сыном отсутствовал три месяца. Гости же осматривали его дворец с залом, увешанным трофеями, захваченными у испанцев, и прогуливались по посыпанным гравием дорожкам голландских садов с фонтанами, мраморными статуями, гротами, цветущими кустарниками и декоративными растениями. В это время лорд Джордж Дигби и Джермин, находившиеся в Париже, послали спросить у Генриетты Марии, не могут ли они присоединиться к ней.
– Это доставит мне большое удовольствие, - был ответ королевы, - потому что у меня нет никого в мире, кому бы я могла доверить вашу службу, и многие дела стоят на месте из-за отсутствия того, кто мог бы мне служить.
А поздней весной к ней из Франции приехал ещё один друг – Уолтер Монтегю, чтобы дать ей совет в вопросах, где его глубокие знания французского двора были бесценны. После чего она отправила Джорджа Дигби, стяжавшего себе славу оратора со времени защиты им Страффорда, к принцу Оранскому спросить, какую дальнейшую помощь тот мог бы оказать её мужу. Джермин же вернулся на свой старый пост её доверенного советника и дела сдвинулось с места. Правда, Дигби перегнул палку, обращаясь с Фредериком Генрихом как с непокорным членом английского парламента. Принц пожаловался Генриетте Марии, что ему не понравился её посланец, которого он нашёл слишком жёстким.
В середине июля из Кёльна пришла весть о смерти Марии Медичи, которая последние месяцы своей жизни провела в крайней нужде, покинутая большинством своих слуг и вынужденная топить печь мебелью вместо дров.
– Я опечалена потерей королевы, моей матери, - писала Генриетта Мария мужу, - которая умерла неделю назад, хотя я услышала новость сегодня утром. Вы должны надеть траур и вся Ваша свита тоже, и все наши дети.
– Я бы хотела, - добила она, - чтобы Вы послали за детьми, которые находятся в Лондоне, потому что, если дело дойдёт до крайности, им будет нехорошо находится там.
Несмотря на заявление Соединённых Провинций (Голландии) о том, что они не будут помогать английскому королю воевать с его подданными, оружие и деньги спокойно переправлялись из устья Мааса через Северное море в Хамбер. В конце концов, купец Вебстер из Амстердама дал королеве аванс за её рубины и подвеску из жемчуга в размере 140 000 золотых, бургомистры Роттердама – 40 000 золотых, а Флетчеры из Гааги – ещё 129 000.
Генриетта Мария начала уже тосковать по Англии:
– Ибо с тех пор, как я поселилась в Голландии, у меня постоянно болят глаза, и моё зрение не столь хорошо, как было. Я не знаю, это атмосфера страны или письмо, являющееся причиной слёз, которые иногда наворачиваются на них.