Три месяца, две недели и один день
Шрифт:
Я застёгиваю спортивную сумку, размышляя о теплоте и безмятежности грядущего момента, когда тебя есть кому ждать, и ты не медлишь прежде, чем войти в свой дом. Двигаясь на выход, я говорю слова прощания, обращаясь ко всем присутствующим разом. Слова, что остаются без ответа вот уже на протяжении пяти дней, пока парни продолжают заниматься каждый своими делами, вытираясь после душа или уже переодеваясь, или же складывая вещи. Будто есть хоть какая-то разница, из-за чего именно они не желают и не считают возможным оторваться от того, что их так сильно занимает, на одну единственную секунду и проявить банальную вежливость по отношению к партнёру по команде, который на паркете явно лез из кожи вон. Но вот я ставлю себя на их место и понимаю, что игнорировал бы точно так же, если даже не больше. С моей-то иногда особенно острой злопамятностью и граничащим с намерением всё крушить и ломать жестоким осуждением
Когда за мной закрывается дверь, я убеждаюсь, что её притянул доводчик, и, застёгивая куртку до самого подбородка, в этот самый момент слышу собственное имя откуда-то слева.
— Дерек. Ты уже уходишь?
Это оказывается Митчелл, идущий по направлению к раздевалке. Тимоти, кажется, уходил в душ, когда я видел его в последний раз, но в моей голове даже друзья приравнены к тем, с кем я не могу заставить себя поговорить. Потому что это им двоим в первую очередь однажды было так легко выразить мне своё неодобрение по поводу Лив, когда несколько месяцев тому назад я всего-навсего перестал выходить на связь, едва узнал про больницу и нависшую над своим ребёнком угрозу. Сейчас же я и вовсе сделал, возможно, гораздо худшую вещь, пропустив целый матч из-за желания построить новые отношения всё с той же женщиной. Реакция по этому поводу вот никак не может быть добрее той, что я удостоился тогда. Но в мои предпочтения не входит слышать вероятные слова. Устоит ли вообще наша дружба перед лицом всего, что у меня происходит, и какой я хочу видеть свою дальнейшую жизнь?
— Да. Полагаю, что так.
— И это всё?
— А что, у тебя есть какие-то предложения? Не думаю, что вы собираетесь звать меня с собой.
— Никто никуда и не идёт. Время не самое подходящее. Столько всего ещё нужно сделать.
— Как и всегда перед Новым годом.
Я неминуемо задумываюсь о традиционной для многих людей лихорадке последнего дня уходящего декабря, пусть сам и не собираюсь бегать по магазинам или что-то подобное, когда подарками лучше озаботиться заранее. Или, по крайней мере, заблаговременно решить, что и кому ты подаришь, и где это точно можно будет купить, чтобы не трепать себе нервы в самый последний момент. Так, например, завтра Виктория завезёт мне сумку для Лилиан, которую купила по моему поручению, и я уверен, что сестре она точно понравится, но при этом я до сих пор не имею ни малейшего представления по поводу подарка для родителей. У меня двоякая ситуация, и я вроде как начинаю жалеть, что не принял идею Лилиан, когда она предлагала разделить расходы на что-то общее, но дорогое. Теперь же мне определённо придётся выкручиваться самому. Особенно учитывая тот факт, что я не приезжал к ним на Рождество и с тех самых пор чувствую себя как минимум вдвойне обязанным.
— Ты уже знаешь, где будешь его встречать? — спрашивает Митчелл, но я с уверенностью могу сказать, что интересует его не столько место, сколько человек или люди, которые будут рядом со мной в полночь. Игнорируя первоначальное желание не отвечать, я даю ему то, что он хочет услышать:
— Я буду с Лив и нашим ребёнком.
— Если это то, чего ты хочешь, то я…
— Да, я хочу её так же, как ты когда-то хотел Дениз.
— Мы с ней… Мы работаем над этим.
— Дениз не надо работать над собой, — я говорю это, не задумываясь и забывая, на чьей стороне вроде как должен находиться, потому что меня бесят двойные стандарты. То, что, если правда вылезает наружу, изменяющую мужу жену мгновенно начинают считать шлюхой, но при этом нам словно всё позволено. Иметь любовницу при ждущей тебя дома супруге и детях и тратить на неё порой немалые деньги считается уже чуть ли не нормой. — Она не делает ничего дурного. И, знаешь, будь на её месте другая женщина, твоему браку уже давным-давно настал бы конец.
— Другая женщина это кто-то вроде твоей Лив, да?
— Не смей говорить о ней в таком тоне. И просто говорить со мной так, будто я не прав насчёт вас с Дениз.
— Нам же необязательно ругаться, Дерек. Мы ведь можем если и не принимать какие-то решения друг друга, то хотя бы…
— То хотя бы что? Изображать понимание?
— Почему сразу изображать?
— Потому что мне жаль твою жену, и я не собираюсь понимать то, что ты делал или продолжаешь делать. Я всегда хотел тебе это сказать, — Митчелл выглядит так, будто я ударил его или и вовсе вонзил нож в ему спину. Видение того, что я сделал больно, молниеносно заставляет меня устыдиться и смягчиться, хотя и не пожалеть о сказанном в принципе. — Наверное, только не так и не в такой форме, но всё равно.
— Это уже неважно. Вообще я просто хотел сказать, что если ты понимаешь, что делаешь, то я счастлив за тебя. С наступающим, Дерек.
Я лишь киваю в ответ на это пожелание и, поправив ремень сумки
***
Поставив машину в гараж, я запираю входную дверь, и вот оно, тут же возникающее ощущение дома. Чувство, что в здании кто-то есть. Никаких особенных запахов еды, витающих в воздухе, которые невозможно не вдохнуть, но знание, что он словно дышит и таит в себе невероятную энергию. Свет, и не только электрический. Радость и покой, надолго оставившие меня. До этого момента.
— Привет, — одетая в халат, Лив появляется в прихожей, и незримо, но очевидно мне мгновенно становится гораздо лучше внутри. Будто зима ушла, сменившись весной, и моё сердце счастливо оттаяло, словно холода между нами и вовсе никогда не существовало. Когда тебе давно никто не ждал, а теперь это происходит, и ты перестаёшь чувствовать себя одиноким, это ощущается как приятная перемена. Даже если я по-прежнему слегка сбит с толку из-за всего имеющего место быть.
— Привет, — отвечаю я и, разувшись, преодолеваю существующее расстояние, не препятствуя своим рукам, едва они обнимают Лив поверх мягкости и тепла материала. Округлившееся местами тело реагирует слегка скованно и застигнуто врасплох, но, тем не менее, прижимается ко мне максимально близко, сцепляя руки на моей спине прямо поверх куртки. Так, что ближе просто некуда.
— Ты в порядке?
— Теперь… здесь, с тобой… да.
— Я не уверена, что когда-либо спрашивала тебя об этом, но каково это, побеждать?
Мы лежим в кровати уже какое-то время прежде, чем этот вопрос пробуждает меня от небольшой дремоты, вызванной усталостью, как следствием того, что меньше двадцати четырёх часов назад я ещё был в Портленде, откуда мы прилетели около пяти часов утра ночным рейсом после победы над их клубом. Теперь позади осталась и домашняя игра, но я хочу спать не настолько сильно, чтобы не ответить. Даже ночью, приехав домой и присоединившись к Лив в кровати, в некоторой степени проклиная такой жестокий график, когда нам пришлось уезжать всего лишь из-за одной игры, я не уснул, едва моя голова коснулась подушки. Сначала я провёл какое-то время, рассказывая ей о чём-то, что сейчас даже не вспомню.
— Это эйфория. Хотя я не знаю, как точно описать это чувство, — задумавшись на несколько секунд, я пытаюсь объяснить то, что вряд ли когда-либо формулировал сугубо для себя самого, не говоря уже о другом человеке. Если только это не было одним из множества забытых мною интервью, но они, пожалуй, не в счёт. — Тебя всего будто распирает изнутри, настолько ты переполнен эмоциями и воодушевлением. Но, знаешь, это всё не длится долго. В том смысле, что быстро забывается. Ещё до следующей игры, до новой победы. А если ей на смену приходит поражение, то даже быстрее. И победы, те, что сиюминутные, а не какие-то там грандиозные и входящие в историю… Через месяц ты и вовсе не помнишь подробностей, в какой день и где конкретно была твоя команда, с кем вы играли и кого победили или кому уступили. Плохие и хорошие моменты просто сливаются воедино и порой перестают иметь хоть какое-то значение, — повернувшись вполоборота, я провожу левой рукой по изящной шее от уха и ниже, задевая уже очень заметно преобразившуюся грудь под ночной сорочкой. Прикосновение к моему предплечью приподнимает абсолютно все, даже самые мельчайшие волоски на моей обнажённой коже. — Но ты никогда не перестаёшь. Вы двое… Вы всегда остаётесь в моей голове. Там бывает столько всего, что иногда меня это удивляет. То, как все эти вещи там помещаются и не заслоняют собой тебя.
— И даже сейчас?
— Да, и сейчас тоже.
— И что тебя беспокоит?
— Ничего, — возражаю я, но звучит это неубедительно. Мне становится ясно, что я уже, наверное, проговорился, сболтнул лишнее ещё до наступления этой секунды. До этого зачастую тягостного и сложного по своей природе вопроса.
— Знаешь, у тебя ведь складка на лбу.
— Складка?
— Да, складка, — словно со стороны, будто всё это происходит не со мной, я вижу, как, приподнявшись, Лив перемещается ближе и оказывается сидящей поверх моих бёдер. Клянусь, я чувствую, как дыхание буквально застревает у меня в горле от того, как её живот и некоторые другие части тела так тесно граничат со мной. — Вот прямо здесь, — при свете лампы на прикроватной тумбочке она касается моего лица около линии роста волос, а потом и их самих, погружая в них свои пальцы и достигая ими моей шеи. Я начинаю чувствовать то, о чём идёт речь, временные и неприятные на ощупь неровности кожи. — Она образуется у тебя всякий раз, когда ты напрягаешься внутри, едва что-то заставляет тебя начинать переживать.