Три месяца, две недели и один день
Шрифт:
— Это ерунда.
— Скорее то, в чём ты просто мне не доверяешь. Хотя я это понимаю.
Я сажусь с ней в своих объятиях, опуская руки на её спину, ощущая ладонями прохладную гладкую ткань. Наш ребёнок, как самое прекраснейшее из всех возможных доказательств подтверждение нашей любви, оказывается точно между нами, и мне кажется, это вполне можно описать, как рай. Для меня это он и есть.
— Помнишь, ты сказала, что чувствуешь себя плохой дочерью?
— Как будто такое можно забыть, — Лив опускает глаза вниз. Её руки слегка подрагивают, обнимая мою шею, но не исчезают с неё, что даёт мне силу и поддержку продолжать, невзирая на отсутствие зрительного контакта.
— Ну, я такой же сын. Знаешь, если это тебя успокоит, — говорю я, чтобы быть честным с самим собой и дать ей понять, что она не хуже меня. Что мы оба, наверное, могли бы быть
— Ты? Это даже несерьёзно. Ты не можешь быть таким.
— Я могу и являюсь им. Хорошие сыновья не оставляют родителей без подарка.
— Ты ничего не приобрёл им на Новый год?
— Хуже, — со скованным телом, чувствуя себя сквернее и тошнотворнее некуда, отвечаю я. — Я даже не думал, что это могло бы быть, что они хотят или в чём, возможно, нуждаются.
— По-моему, то, в чём мы нуждаемся, будь то еда или, допустим, лекарства… Не думаю, что кто-то действительно хочет получать это в качестве подарка и тем самым вспоминать о своём голоде или болезни. Точнее, может быть, и хочет, если он давно не ел, или ему плохо, но, помимо этого, стоит дарить и что-то ещё. Что-то приятное, красивое или полезное, — она сжимает мою шею правой рукой, склоняясь ближе, словно нависая надо мной, такая тёплая, приятно пахнущая, сексапильная и горячая в своём привлекательном новом теле. Я думаю о том, что хочу раствориться в нём и в ней. — Знаешь, несколько лет назад я думала подарить родителям солевую лампу. Правда, потом моё внимание привлекло что-то другое, но я запомнила, что они очищают воздух и частично нейтрализуют различное излучение. Она работает через розетку. Я помню магазин, в котором тогда была. Мы можем посмотреть по интернету, работает ли он ещё. Также можно сформировать праздничную корзину с конфетами, чаем и шампанским. Но это так, просто идеи. Тебе необязательно им следовать, — вероятно, и правда, необязательно, но, честно говоря, под влиянием ранимости в её голосе я уже почти потерял нить разговора.
Эта позабытая нами обоими уязвимость, которую я слышу, а Лив излучает, провоцирует невольное и едва ли до конца осознанное прикосновение. Моя рука сжимает её левую грудь, так идеально просматривающуюся сквозь окантовку кружевом на сорочке. При всей невинности этого одеяния есть в нём что-то греховное и тёмное. Опасно тёмное. Таким его делают мои желания. Склонившись, я целую горло, скулу, всё, до чего могут дотянуться мои страждущие губы. Вкус, эмоции и запах переполняют меня. Чувствовать влажное дыхание, то, как нежные руки сжимают мои волосы и оттягивают их, перемещаясь на грудь и в данный момент ощущаясь необходимее всего на свете, так замечательно. Я не думаю, что смогу остановиться, что захочу это делать, но необходимость в дыхании, потребность сделать новый глоток воздуха вынуждает отпрянуть и чуть отдалиться. Но никаких попыток утихомирить собственную реакцию. Ни за что. Пусть знает, как желанна, и что я испытываю и переживаю, когда мы близки вот так, как сейчас.
— Должна ли я… Должна ли я что-то приготовить завтра? Поехать с тобой?
— Нет, я… Не думаю, что мы к этому готовы, — прочистив горло, говорю я, дыша чуть ли не робко из-за осознания того, что эту территорию нам придётся осваивать заново. — Это не значит, что я хочу держать тебя вдали и на расстоянии, — хотя, быть может, именно этого я частично и хочу. Удержать её в стороне от возможного скандала и стрессовой обстановки. Но только чтобы не навредить, а не потому, что я не нуждаюсь в ней там, за пределами собственного дома и в окружающем мире. — Просто пока так будет лучше. Я всё сделаю и навещу их сам, а потом приеду, и мы закажем что-нибудь с доставкой.
Это не звучит, как особенный вечер с ёлкой, которой у меня и вовсе нет, пребыванием среди веселящихся людей, встречающих и отмечающих праздник на улице, и развлечениями. Это обещает быть обыкновенным и в чём-то скучным. Да и я в любом случае не хочу, чтобы Лив изменяла себе и делала что-то, что для неё нехарактерно. Возможно, подобная тишина как раз по мне. Когда будем только мы втроём и немного телевизора, и плевать на то, как это может быть воспринято со стороны.
Глава двадцать девятая
— Это то, что ты хотел?
— Да, это она.
Я смотрю на сумку среднего размера, выполненную
— Ты будешь на Новый год с родителями?
— Нет, не с ними. Я съезжу к ним ненадолго, чтобы поздравить, но позже вернусь обратно сюда.
— В одиночество и эту унылую гостиную?
— Нет. Нет, я…
— Дерек вернётся ко мне, — раздумывая, что ответить своему агенту и как именно это воплотить в жизнь, я замечаю, как Лив показывается в дверном проёме, слишком поздно, но из-за голоса резко поднимаю взгляд и перевожу его туда, где стоит она. То, что, оглянувшись, Виктория делает то же самое, нельзя не заметить. Возможно, это утро вторника только что очень и очень усложнилось, а я даже ничего не могу с этим сделать. Мне остаётся лишь наблюдать, как Лив подходит ко мне, обогнув диван, в своих почти облегающих светлых штанах из плотного шёлка и бежевой толстовке свободного покроя с капюшоном и опускает правую руку на моё плечо. Лив сжимает его пальцами с накрашенными красным ногтями так, будто хочет что-то продемонстрировать или даже доказать нашей гостье. Ощущение такое, что я собственность, которую необходимо защищать, отстаивать и оберегать от каких бы то ни было посягательств со стороны, что само по себе странно, ведь, на мой взгляд, это всё совершенно ни к чему. У нас с Викторией всегда были и остаются исключительно рабочие отношения, да ещё и округлившийся живот, который возник явно благодаря мне… Я не знаю, что и чувствовать или думать в связи с тем, что моя женщина так решительно пришла сюда с кухни и дотронулась до меня не менее вспыльчиво и словно ревностно. Словно ей есть о чём беспокоиться и кажется, что это вполне в моих силах, уйти и оставить нашу семью, которая уже у нас есть. Но я солгу, если скажу, что мне неприятно. В действительности я эгоистично рад наконец обнаружить брешь, которую искал настолько долго, что уже почти потерял всякую надежду её найти. — Здравствуй, Виктория.
— Лив, — мой агент не кажется мне сильно удивлённой. Однако это не гарантия того, что она просто не скрывает свои истинные эмоции и не позволяет им отразиться на собственном лице, следуя необходимости оставаться в профессиональных рамках, невзирая на то, как мы довольно близки. Отсутствие полноценного знания нервирует меня, а Лив недостаточно близко, чтобы отключить это, и внутри я словно до предела натянутая струна.
— Хочешь чай? Чайник как раз вскипел.
— Не стоит беспокоиться, — качает головой Виктория. Пожалуй, сейчас я бы отдал очень и очень многое, чтобы пробраться в её голову и проникнуть в обитающие в ней мысли, чтобы узнать, злится ли она, что я столько не говорил об этом, а теперь фактически ставлю её перед фактом. В желании переключиться я буквально хватаю неожиданно внимательную и радушную Лив за руку и притягиваю её на свои колени, заставляя перестать стоять и наконец сесть. Мой взгляд не отрывается от браслета, опутывающего правое запястье, вступившее в контакт с моим обтянутым джинсовой тканью коленом. Мне почти удаётся забыть о постороннем внимании. Но только почти. Далеко не до конца.
— Ты хочешь выйти и поговорить?
— Не думаю, что нам нужно выходить, Дерек. Если вы, и правда, снова вместе, то это должен быть совместный разговор.
— Ты хочешь разговор со мной, как с клиентом? Или разговор, преследующий исключительно добрые намерения?
— О каком разговоре речь?
— Виктории нужно моё заявление, — поясняю я, не чувствуя восторга от необходимости это озвучивать. Лив становится ощутимо более напряжённой и твёрдой из-за сжатия мышц, которые будто настраиваются на вероятные неприятные моменты, и почти до боли вряд ли сознательно стискивает мою ногу. Та начинает мерзко подрагивать, что у меня никак не получается унять или хотя бы чуточку обуздать.