Три месяца, две недели и один день

Шишина Ксения

Глава тридцать пятая

Моя жизнь уже никогда не будет прежней. Наверное, каждый человек рано или поздно приходит к такому выводу. Я понимаю это резко и внезапно спустя ровно три недели после наступления отцовства, находясь всё ещё в Филадельфии после проигранного накануне вечером матча против хозяев паркета. Вместе со всей своей командой в два часа пополудни вскоре после совместного обеда я узнаю о гибели человека, который в течение всех двадцати сезонов своей карьеры выступал за наш клуб. Коби Брайант (прим. авт.: американский профессиональный баскетболист, выступавший в Национальной баскетбольной ассоциации в течение двадцати сезонов за одну команду — «Лос-Анджелес Лейкерс»; 23 августа 1978, Филадельфия, Пенсильвания, США — 26 января 2020, Калабасас, Калифорния,

США) ушёл из профессионального спорта четырнадцатого апреля две тысячи шестнадцатого года, в то время как мы с Митчеллом и Тимоти заключили свои контракты лишь к началу следующего сезона в октябре и физически не могли знать легенду лично. Но мысленно и эмоционально я просто разбит. Как и все люди, что окружают меня, когда Джейсон собирает нас в уединении предоставленного нам конференц-зала. Сэм и Пол выглядят особенно подавленно. Они как раз-таки многое разделили с Коби, победы и поражения, успехи и неудачи, и какие-то личные события тоже, и наверняка поддерживали связь и общение даже после того, как он покинул клуб и сосредоточился на браке и воспитании детей.

Вот почему я чувствую себя значительно вовлечённым и сопереживающим потере не столько для спортивного мира, сколько главным образом для семьи, в одночасье лишившейся сына, брата, мужа и отца. Потому что у него остались дети. У него их было четверо. Четверо наверняка прелестных и замечательных дочек. Но осталось только три, младшей из которых нет ещё и года. Она даже не вспомнит своего отца. Она будет знать его лишь на основании рассказов и фотографий. То же самое и с одной из старших сестёр. Потому что эта девочка погибла в этом чёртовом вертолёте вместе со своим отцом. Возможно, она бы тоже стала звездой. Она уже шла по его стопам, и лучшего тренера, чем собственный отец, у неё просто не могло быть. Я не хочу даже думать, как сейчас себя чувствует женщина, которой придётся хоронить не только мужа, но и одного из их общих детей.

У меня нет никого, кроме Александра, есть только он один, и потерять его… Это бы моментально лишило мою жизнь всякого смысла. Я могу только предполагать, как это убивает, когда ты сталкиваешься сразу с двойной трагедией, но, наверное, должен продолжать жить, собирать себя по утрам по кусочкам и вставать с постели. Потому что у тебя есть ещё дети, которым не объяснить всего, особенно самому младшему из них. Я бы мог не вставать, полноценно отдаться горю, но жена Коби Брайанта вряд ли может себе такое позволить. От неё столько всего сейчас зависит, множество решений, которые необходимо принять, чтобы обеспечить новое будущее для своих детей в условиях новых реалий. Дать им понять, что, только будучи вместе, они всё преодолеют. Заверить их, что однажды боль непременно станет терпимой и переносимой. Даже если это ложь. Ложь, которая, впрочем, им необходима.

— Сэм, Пол, может быть, вы позвоните Ванессе? Мне кажется, нам стоит всем собраться и съездить к ней, — я понимаю, почему Джейсон предлагает это, желая поддержать женщину всей командой, отдать дать уважения её мужу и его верности клубу, но всё это было до нас. Мне не кажется это необходимым и правильным. Ехать в чужой дом, где большинство из нас ни разу не были, и говорить какие-то неловкие слова соболезнования в первые же минуты после знакомства.

— Нет, не стоит, — я вмешиваюсь неожиданно для самого себя, вставая и временно смотря на Джейсона, как на близкого человека и дедушку своего сына, а не как на просто тренера. Это наверняка первые слова, что я говорю ему с того мгновения в самолёте. Может, вслед за ними снова наступит длительное молчание, но сейчас я не в состоянии смолчать. — Сэм и Пол могут съездить от имени всех нас. Но нам там нечего делать. Большинство здесь присутствующих не знают эту семью лично. Сейчас не время устраивать всё это.

— Дерек.

— Поверь мне. Потеряв ребёнка, я бы не хотел впускать чужих людей, которых вижу впервые в жизни, в свой дом. Уверен, ты тоже это поймёшь, если задумаешься, — мои слова совершенно необдуманные в том смысле, что это не приватная беседа один на один, а они косвенно касаются личных взаимоотношений, но мне всё равно на возможное мнение остальных.

— Ладно, — почти в ту же секунду, едва я заканчиваю, он кивает мне. Клянусь, какой-то части меня хочется сказать ему, что он может приехать в любой момент, когда только пожелает, и провести с Александром хоть весь день, но это слишком

то, о чём я впоследствии могу пожалеть. Видя его или Мэриан, или их обоих, ведь нет не единого шанса, что я позволю эту встречу без своего непосредственного присутствия, и осознавая, что всего этого не происходило бы без предварительной договорённости. Это будет ужасно. Каждая чёртова секунда. Они всё равно не пробудут долго, потому что Александр слишком маленький, чтобы долго не спать и так скоро начинать интересоваться людьми. Я так и вижу, что сначала он плачет и плачет, не позволяя взять себя на руки каким-то непонятным дяде и тёте, а потом, если вдруг повезёт, и это всё-таки случится, уже вскоре засыпает или просит о кормлении или о том, чтобы его переодели. Так что всё это исключительно бесперспективно и в корне нерационально. — Тогда встречаемся в холле через двадцать минут. Убедитесь, что ничего не забыли. Пора выезжать в аэропорт.

Я выхожу из конференц-зала первым и не жду никого, сразу же нажимая на кнопку лифта, когда оказываюсь возле него. Мне нужно как можно скорее оказаться в номере, и только мои ноги переступают через порог, как рука уже набирает номер.

— Дерек, милый.

— Покажи мне его, — я говорю это почти грубо и с непонятной злостью, скорее всего, на самого себя из-за собственного поведения и отсутствия всякой терпимости по отношению к сыну в первые его дни дома. — Покажи мне Александра, мама.

— Он спит.

— Неважно. Я просто хочу его увидеть.

Мы были постоянно на связи в течение всей этой недели, но я ни разу не просил присылать мне фото, не требовал, чтобы Лилиан или наша мать перевели камеру при видеосвязи на ребёнка, и теперь чувствую себя глупым. Осознанно упустившим какие-то вещи и не имеющим ни единой возможности их вернуть, пусть они и вряд ли заключались в чём-то действительно особенном. В конце концов ему всего двадцать один день от роду. Александр ещё очень и очень нескоро сделает что-то по-настоящему волнующее и запоминающееся. Вроде первого передвижения ползком или первого шага.

— Хорошо. Я сейчас поднимусь наверх.

Я жду, не моргая, неотрывно смотрю на экран телефона, и в моём горле возникает удушье, затрудняющий дыхание болезненный ком, когда камера захватывает изображение и фокусируется на моём маленьком мальчике. В голубой шапочке, таких же по цвету носочках и синем боди он сладко сопит в специальном коконе, приобретённом для кроватки поверх матраца. Рядом с крохотной левой ручкой лежит плюшевый белый кролик. Свет ночника позволяет мне различить слоников, висящих над малышом и купленных вместе с мебелью. Видя всё это, созерцая столь уютную, мирную и успокаивающую картинку, я хочу лишь того момента, когда самолёт приземлится в Лос-Анджелесе, и вскоре после этого Александр окажется в моих объятиях. Чтобы прижать его к себе и прочувствовать всё это счастье, что он у меня есть. Я не ощущал его, сосредоточенный лишь на злости и страданиях, но теперь всё будет иначе. Я стану другим. Тем отцом, которым должен был быть с самого начала. Мой ребёнок ни в чём не виноват.

— Мы прилетим где-то в половину седьмого, мам.

— Как ты, родной? Об этом говорят на всех каналах.

— В порядке, — ведь не я сегодня потерял любимых людей, которых ничто и никогда не вернёт. Я лишь сторонний наблюдатель, когда истинная трагедия разворачивается внутри семьи. Мне ничего для неё не сделать. Всё, что в моих силах, это позаботиться о тех, кто важен лично для меня, и дать почувствовать свою любовь тому, кто в ней нуждается. Я думаю исключительно о том, как обниму своего сына сильнее, чем когда-либо прежде.

Воздушная гавань кажется тихой и значительно более безлюдной, чем обычно. Наверняка это просто связано с расписанием вылетающих и пребывающих рейсов, но Коби Брайант появился на свет именно в этом городе, чем в том числе и может быть вызвана царящая здесь слишком безмолвная и давящая атмосфера. Я думаю, что в обычное время она никогда не характеризует ни один аэропорт в мире, каким бы маленьким и незначительным он ни был. Я чувствую почти радость, ту, что вообще возможна в данный момент времени, когда самолёт наконец заканчивает набирать скорость, и его шасси отрываются от земли. Впереди шесть часов полёта, в течение которых все эмоции могут измениться больше одного раза, но я точно знаю, что моя потребность прикоснуться к Александру, взять его на руки и постараться реабилитироваться перед ним останется неизменной величиной.