Три минуты молчания
Шрифт:
— А чего мне переживать.
Старпом оставил свой бинокль, стоял, как портрет в раме. Не веселый был этот портрет.
— Врешь, — говорит Шурка. — Переживаешь! А зря. Ну, понизят тебя до второго, ну там до третьего, годик поплаваешь и опять — в старпомы. Ты же у нас хороший мальчик, дисциплинированный, начальство уважаешь.
— Чего это меня понизят? Третьего вахта была, а не моя.
— Ну, чумак, — сказал Серега. — Он же тебе ее передал.
Старпом лоб наморщил. Задумался, как он из этой истории будет вылезать.
— Спросят, чья вахта была с двенадцати.
— Не-ет, — Шурка засмеялся, —
— Вахту же передавать не полагается.
— Но ты ж ее принял.
— Ну и что? В виде исключения…
— А шляпил — тоже в виде исключения? — но тут же Шурка и смилостивился: — Ну… может, тебя и помилуют, старпом, всяко бывает. Но если тебя в матросы разжалуют, тоже не огорчайся. Зато какую науку пройдешь! Сам побичуешь — бичей притеснять не будешь. Ты, первое дело, им спать давай. Не подымай в шесть, подымай в восемь. Никуда рыба из сетей не убежит, а человек — он дороже. Теперь, значит, выходных чтоб было два в неделю. Кто это придумал — в море без выходных? Ты этот порядок отмени, старпом. Не останется страна без рыбы к праздничному столу. Ты к бичам хорошо, и они к тебе хорошо. Усвоил мои советы?
— Ладно.
— Что он там усвоил! — сказал Ванька. — Оставят его на мостике — так же и будет на тебя орать.
Грустно нам отчего-то сделалось. И просто так стоять надоело.
— Чего будем делать, бичи? — спросил Шурка. — Старпом! У тебя, может, какие распоряжения будут? В последний раз мне твой голос охота послушать.
— Будут — позову.
— Нет уж, я спать пойду.
Но Шурке и спать было скучно. Такое было весеннее настроение, хоть в самом деле — прыгай с борта, плыви к берегу.
— Бичи, — вспомнил Шурка. — А мы же фильмами-то махнулись на базе? Айда покрутим.
Пошли с полубака, покричали в кап:
— Эй, салаги! Кончай ночевать, есть работа на палубе. Фильмы крутить.
Не вылезли. Так устали, что даже на стоячей воде не проснулись.
А фильмы — так себе отхватил «маркони». Один — про какую-то балерину, как ей старая учительница не советует от народа отрываться; погубишь, говорит, свой талант. Мы даже вторую бобину не стали заправлять. Другой поставили — про сектантов, как они девку одну охмуряют, а комсомольская организация бездействует. Потом, конечно, новый секретарь приезжает и от этих сектантов только перья летят. Но там одно место можно было посмотреть как этот новый секретарь влюбляется в эту охмуренную девку, и она, конечно, взаимно, только ужасно боится своих сектантов, и он ей внушает насчет радостей любви, в таком симпатичном березовом перелеске, и березки эти кружатся, и облака над ними вальс танцуют. Мы эту бобину два раза прокрутили. «Юноша», который из камбузного окна смотрел, попросил даже, чтоб в третий раз поставили, да нам есть захотелось. И пробоина нас больше занимала.
То один, то другой ходили на нее смотреть — не заросла ли? Возвращались довольные, ели с аппетитом.
— Эх, кабы еще баллер погнуло — это уж наверняка бы отозвали. Его на промысле не выправишь, в доке надо менять.
— А хорошо б еще — винт задело.
— Ну и что — винт? Это водолазы сменят. Что на базе, запасных
Салаги тоже пришли поесть, послушали нас. Димка рассмеялся.
— Энтузиасты вы, ребята! А как же насчет "море зовет"?
— А вот оно и зовет, — ответил Шурка. — В порт идти.
Тут нас старпом позвал по трансляции:
— Выходи, палубные, к нам швартоваться будут. В бухту еще один СРТ вошел, подчаливал к нам. В носу стоял бородач в рокане, поматывал швартовым.
— Ребятки, — кричит, — нельзя ли за вас подержаться?
— Подержись, — говорим, — только не за нашу поцелованную.
— Ну, молодцы ребята! Где такую нагуляли?
— А там же, где ты бороду.
— Счастливо вам теперь до порта.
— Спасибо, — отвечаем, — на добром слове. На этом СРТ все оказались бородачи: кеп — бородач, «дед» — бородач, дикари — то же самое. Оказывается, они зарок дали не бриться, пока два плана не возьмут. А два плана им накинули, потому что решили они проплавать полгода. Три месяца уже отплавали в Северном, теперь на Джорджес-Банку шли. Тоже своего рода Летучие Голландцы.
А на палубе у них — все наши были, кто на базу ушел. Примолкшие все, какие-то пришибленные, хотя их вины не было, что так получилось. Но это я понимаю, всегда отчего-то чувствуешь себя виноватым, когда ты покинул судно, а на нем какое-нибудь чепе.
Кеп перескочил нахмуренный и даже пробоину не пошел смотреть, скрылся у себя в каюте. Третий, от выпитого розовый, пошел старпома утешать:
— Чего не бывает? На моей вахте один раз порядок утопили, а все обошлось.
— А это, считаешь, не на твоей вахте было?
— Ты что, больной? — Сразу перестал улыбаться. — Шляпил кто — я или ты? Тебе доверили, а ты прошляпил…
А старпом-то — надеялся. На что надеялся!
"Дед" тоже не стал смотреть пробоину. Ну, а дрифтер, и Митрохин, и Васька Буров — помчались, конечно, бегом. Вернувшись, только головами мотали и языками цокали.
Бородачи тоже поинтересовались:
— Ну, как, хороша?
— Знаешь, — дрифтер говорит, — просто не ожидал, что так хороша!
— До порта с нею дойдете?
— До порта-то, хоть всю корму отруби, дойдем.
Потом кто-то принес на хвосте:
— Бичи, «дед» в каюте акт составляет. Я в окно подглядел.
Я пошел к «деду». Чего-то он, и правда, писал за столиком, длинную реляцию.
— Пошарь там в рундучке, — сказал мне. — Я сейчас кончу.
Я вытащил коньяк и две кружки. «Дед» для меня всегда приносил с базы, если мне не удавалось выбраться. Я стал закидывать насчет пробоины — вот, мол, и повод есть, за что выпить. «Дед» отмахнулся, даже с какой-то досадой.
— Что вы там паникуете с этой пробоиной? Дать по шее раззяве, который допустил, всего и делов. А вы — в порт! С такой дыркой в порт идти — стыдно.
— Ты ж не видел ее.
— Видал. Снаружи. Чепуха собачья.
— Изнутри поглядеть — море видно!
— Заварим, не будет видно море.
Я подождал, пока он кончит свою реляцию, а пока разлил по кружкам. Мне даже грустно стало — так мы настроились на возвращение.
— Что ж, — говорю. — Тогда — за счастливый промысел?
— А вот это не выйдет. — «Дед» взял свою кружку. — В порт все равно придется идти.