Три мудреца в одном тазу
Шрифт:
Небо стремительно темнело — завершался очередной кругооборот светимости тепория. А на полубаке все столпились вокруг Петровича, неуверенно переступающего с лапы на лапу. Время от времени седой беркут пытался взмахнуть крыльями, но каждый раз вовремя останавливался — если бы даже ему и удалось взлететь, делать это ночью посреди океана было бы крайне неблагоразумно. Особенно существу, доселе ни разу не поднимавшемуся в воздух.
— Сейчас я превращу его в человека, — пообещал Каспар, разминая кисти. — Сейчас… сейчас…
— Не
— Быть птицей совсем неплохо, — с интересом заметил Мельхиор. — Я однажды был птицей.
— Ты был мышью-полевкой, — фыркнул Бальтазар. — И тебя чуть не съела неясыть.
— Не помню такого…
— Я всегда говорил, что ты просто старый идиот. Вы оба старые идиоты!
— Закрой рот, молокосос! — повысил голос Каспар. — Сейчас как стукну палкой!
— Ты потерял ее еще в прошлом центуме.
— Наговор! Не потерял, а сломал! О голову ужасного чудовища!
— Да, до сих пор еще побаливает… — потер затылок Мельхиор.
Беркут подошел к Колобкову и тихо спросил:
— Иваныч, может не надо? Что-то мне боязно… Вдруг еще хуже станет?
— И то правда… — с сомнением посмотрел на волшебников Колобков. — Дурные деды… Василь Василич, ты как думаешь?
Фабьев, не отрываясь, пялился на Угрюмченко, все еще не в силах поверить, что этот орел — его товарищ по команде. Правда, белые перья на макушке очень напоминали седину пожилого механика, да и голос остался тем же, хоть в нем и появился непривычный клекот.
— Петр Иваныч, а может, сначала пробный эксперимент проведем? — предложил Чертанов. — Пусть этот бородатый на чем-нибудь другом попробует, и если все нормаль…
— Понял, — не дал ему закончить Колобков. — Вадик, шнель, принеси-ка сюда чего-нибудь размером с Петровича.
— А… э… а с того, какой он был, или какой сейчас? — задумался подросток.
— Какой сейчас. Петрович, сложи-ка крылья. Во… ну, почти что метр в высоту. У тебя перелом-то правда сросся?
— Оба целые, — с явным удовольствием взмахнул великолепными крыльями Угрюмченко-беркут. — Как молодой! Иваныч, а может, погодить немножко? Страсть полетать попробовать хочу… Всю жизнь под водой плавал, охота хоть разок в небушко порхнуть…
После того, как первый шок прошел, Угрюмченко перестал требовать, чтоб его срочно вернули к человеческому облику. Не потому, что понравилось быть птицей, а просто по причине осторожности — а вдруг и правда так расколдуют, что еще хуже станет? К тому же Петрович-беркут чувствовал себя лучше, чем Петрович-человек: пропали неприятные хрипы в груди, перестала шалить печень, давно изъеденная циррозом, и, хотя этого он пока еще не знал, бесследно испарился нарождающийся рак пищевода.
— Подушка пойдет? — приволок огромную подушку Вадик.
— Пойдет! Тоже с перьями! Гы-гы, Вадик, а ты где это такую подушищу нашел? У нас такие только…
— Ага,
— А я — вторую! — пропыхтел Гешка, тащащий вторую подушку, точно такую же.
Матильда Афанасьевна всегда спала на двух огромных подушках, положенных друг на друга. А третью, маленькую, клала под ноги.
— Бабку без подушек оставили?… — сурово нахмурился Колобков. — Надо вас за это наказать!.. потом. А пока вот вам немножко мелочи на мороженое.
Близнецы приняли от отца две сторублевки и одинаково ухмыльнулись. Они уже давно выучили, что папа никогда не сердится, если подстроить бабушке Матильде какую-нибудь гадость. Наоборот, может слегка субсидировать наличными.
— Дед! — хлопнул Каспара по плечу Чертанов.
— А?! Что?! Я не сплю, не сплю! Чего надо?!
— Вот тебе экспериментальный полигон. Преврати подушку в человека.
— Да не в какого попало, а в Петровича! — дополнил Колобков.
— Э, э, Иваныч, не надо! — заволновался настоящий механик. — Зачем нам тут два Петровича?
— А мы одного за борт скинем.
— Не надо, Иваныч! А вдруг перепутаете и настоящего скинете?!
— Вы сами знаете, чего хотите? — сухо осведомился Бальтазар.
А с рук Каспара уже срывались миллионы крошечных искорок, несущихся к подушке. Они окутали ее плотным кольцом, постельная принадлежность начала вздуваться, расти… и вдруг резко лопнула. Только перья во все стороны полетели, да сиротливо опала на палубу рваная наволочка.
— Это мог быть я, — тихо констатировал Угрюмченко, невольно пряча клюв под крылом в чисто птичьем жесте. Орлиное тело начинало потихоньку сливаться с человеческими разумом и душой, привнося новые инстинкты и умения.
— Ничего страшного, у нас еще одна есть! — поспешил пододвинуть вторую подушку Колобков. — Давай, дед, попробуй еще раз! Только аккуратнее!
Каспар вновь послушно использовал заклинание. На сей раз подушка не лопнула. Наоборот, она со свистом сморщилась, почернела и в конце концов трансформировалась во что-то, больше всего похожее на сильно помятый уголек.
— Это тоже мог быть я, — встопорщил перья Петрович.
— Кого еще превратить в человека? — радушно предложил Каспар. — По-моему, у меня неплохо получается…
Все невольно сделали шаг назад.
— Не бойтесь, — широко улыбнулся Мельхиор.
Его слова мало кого ободрили.
— Предлагаю пока погодить, — выразил общее мнение Колобков. — Петрович, ты как считаешь?
— Да как… Орлом, конечно, хуже, чем человеком, но зато лучше, чем… чем тем, что может выйти.
— Петрович, а как ты теперь дизель-то чинить думаешь? — возмутился Фабьев.
— Так он пока вроде работает…
— А если, тьфу-тьфу, к черту, вдруг сломается?
— А Серый у нас на что?