Три напрасных года
Шрифт:
По вагону прошёлся Титов.
— Сейчас уже поздно. Подкрепляйтесь своим. С завтрашнего дня встанете на довольствие Министерства Обороны, и питаться будите в ресторане.
Мне подкрепляться — разве что сигаретами. Скинул обувь и полез на свою полку дожидаться того часа, когда распахнёт двери вагон-ресторан и изящная официантка…. Снизу запахло копчёным и жареным. Представить изящность женской фигурки не дала чья-то лапа. Бесцеремонно постучала по краю полки, а её хозяин (Вовка Постовалов) возвестил:
— Вставай, братан, рубать будем.
Глянул на столик внизу. Всё, что там было выставлено, мне, конечно,
— Всё, что могу добавить к сервировке, это сигареты.
— Добавляй! — махнул рукой Захар (Сашка Захаров), единственный курящий в этой компании.
Я спустился вниз и наелся до отвала, как давно не трапезничал в беспокойной (если не сказать, бесприютной) своей студенческой жизни. Потом мы с Захаром покурили в тамбуре, и все дружно присели на спину — завязывать жирок. Жить, как говорится, хорошо. Но…. С соседней средней полки подал голос Постовалов, а для убедительности ещё постучал кулаком по моей:
— Э-эй! Не спать. С тебя история. Зря, что ль кормили? Расскажи что-нибудь.
Подумал — справедливо. Посмотрел в окно.
— Что вам рассказать?
Мелькнул освещённый перрон Еманжелинского вокзала.
— А вот послушайте….
Это случилось примерно год назад. Ехал с картошки — документов полные карманы (от паспорта до зачётки), а денег — ни копья. Контроль. Подловили, высадили. На вокзале в линейном посту протокол оформили. Главное — не соврёшь: документы на руках.
— И что теперь делать? — спрашиваю.
Мусор в лейтенантских погонах:
— Ждёшь следующую секцию, садишься с протоколом. А потом оплатишь штраф и проезд. Не оплатишь — в институт сообщим. Ясно?
Куда ясней. Сижу на лавочке у вокзала, жду электричку. Подходит паренёк. Не помню: я ли у него стрельнул сигаретку, он ли у меня. Разговорились. Он, оказывается, только-только демобилизовался. Девчонка любимая его ждала, два года письма слала, а под приказ замуж засуетилась. Вот на свадьбу он и прикатил в Еманжелинку. Сам-то троицкий. Да только никому не стал он здесь нужен — вытолкали за порог. Выслушал я его, посочувствовал, на том и расстались. Час сижу, другой проходит. Электричку для меня объявили. Тут и дембель троицкий появился. Несётся на всех парах. А за ним — мама дорогая! — толпа пьяных мужиков. Должно быть, любовью раненое сердце вновь на свадьбу его затащило, ну а там, понятно, все уже разогрелись до кондиции.
Срубили его в шагах двух от меня. Он ручонку тянет:
— Помоги, друг.
Какой, помоги! Свои бы проблемы решить — вон электричка подошла. Но меня никто не спрашивал — на чьей ты, парень, стороне? Засвистели, замелькали кулаки — бац! бац! Я и окривел сразу на один глаз. Но другим-то вижу. Нет, сам себе говорю, не для того меня с электрички ссадили, чтобы пьяные мужики в Еманжелинке на вокзале до смерти забили. Сумкой прикрываюсь, одному как засадил в дыхалку ногой. Смотрю — крючится у лавочки. Другой вообще — кульбит через неё и застрял в кустах надолго. А мне же домой надо. Рванул к электричке. Только сглупил малость: мне бы через пути и прямо к дверям открытым, а я по дорожке…. Ну и выскочил на середину вагона. А там, сами понимаете, ни дверей, ни дверцы. Пока размышлял: направо иль налево, меня настигли, и снова — бац! бац! Ажна искры из глаз. Вот сволочи, другой бы раз поучил вежливости, а
Постовальчик очень мускулистые руки за голову закинул:
— А я всё думаю: узнаешь ты меня или нет?
— Признаюсь, память на лица плохая, — говорю. — Уж сам расколись: со свадьбы ты или с электрички.
— Я тебе намекну, а ты постарайся догадаться — сеструхин платочек увёз тогда.
— Помню, обтирали мне личико разбитое две девицы. Тогда, значит….
Я протянул Постовалу руку:
— Спасибо, друг.
— Брат, — поправил он.
— Твой должник.
— Сочтёмся.
После продолжительного молчания Постовалов окликнул ребят напротив:
— Эй, вы там — расскажите что-нибудь?
Дмитриев пробурчал что-то по-стариковски. А Чистяков рявкнул:
— Я отца зарубил!
— Понятно.
Я свесил голову вниз к Женьке Талипову:
— Ты боксёр?
Тот потрогал сломанный и приплюснутый нос.
— Нет, это копытом. Лошадка подо мной на льду поскользнулась — два перелома от ступни до колена. А как поднялась — ещё копытом в лицо. Вот я полз домой и думал — замёрзну.
В трёх словах — а какая жуткая история. Я представил — бр-р-р! — упаси Бог.
Постовальчик свесил голову к Захарову:
— Санька, расскажи ты историю.
— А про что рассказать?
— Про баб, конечно — ты у нас мастер по этой линии.
Захар без бахвальства:
— Дак у меня и опыт большой. Я ведь с раннего детства начал.
— Как ты их обалтываешь?
— Легко. Я ведь упрямый: пристану — хрен кто отвяжется. Этим летом девчата на току работали — зерно лопатили. Я в обед на машине приехал, Танюху там одну в склад заманил, на пустые мешки завалил.
— Дай, — говорю.
Она:
— Нет.
— Дай.
— Нет.
— Ну, как хочешь, — говорю. — Только знай, я упорный: могу лежать на тебе весь обед. Да хоть до самого вечера.
— Ну и как?
— Дала — куда ей деваться. Я ж говорю — упорный, никто не устоит.
Не любил пошлых разговоров. Но Захар так безыскусно и в то же время юморно рассказал о своей победе, что я посмеялся вместе со всеми. Да и Танюхе упомянутой может и не совсем плохо было. Иначе б парился Захар на нарах, а не ехал в поезде служить в элитных войсках.
Ребята мне понравились, и не за копчёное сало, гусят-поросят — своей непосредственностью. Все они были родом из Уйского района, только из разных деревень — Ларино, Верхнее и Нижнее Усцелёмово. Окончили СПТУ, Вовка и Женька механизаторами, а Захар водителем грузовика. Хотелось ему служить за баранкой, а не на катере. Да и механизаторы — готовые танкисты. Но военкому видней — где кому. Ну и едем — чего тут обижаться? И на кого?
На следующий день мичман Титов навёл в вагоне флотский порядок. Всю обувь спрятали в ящики под нижние полки. Ходили в носках. Кому нужно покурить или в туалет — в тамбуре стояли три пары ботинок самого большого размера. С расчётом — один в туалет, двое курят.