Три напрасных года
Шрифт:
Я, понятно…. Да, причём тут я — любой молодой человек бывал в подобной ситуации. Не поверю, если кто-то скажет, что нет. Выбор тут вобщем-то невелик — или отдай, или дерись. Можно, конечно, попытаться убежать, но, уверяю — это бесполезно. Такие орёлики прежде, чем подойти сначала отрежут все пути отступления. Самое гадкое — когда паренёк денег не отдаёт, бежать не пытается, постоять за себя тоже. Стоит с пунцовой рожей, а пронырливые руки выворачивают его карманы.
Выбора у нас с Постовальчиком не было. Я это чувствовал и, даже не видя лица, знал его решение — надо бить. Я стоял ближе — мне и выпало первому в эту чебурецкую харю
— Я отца зарубил! — то ли вовремя, то ли некстати рявкнул за спиной Чистяков.
Чеченцев, как ветром сдуло. Бегать они мастаки. Впрочем, не успели скрыться за углом, как оттуда — мама дорогая! — десятка два парней. Все на одно лицо — чебурек к чебуреку.
Но и к нам подоспело подкрепление: Ежов набил-таки бездомный трюм и выкатился из столовой. Прикрыл нас от надвигающейся толпы грудью и животом.
— Вам чего, ребятки? А впрочем, кстати, берите мяч, приходите на вокзал — сыграем в футбол.
Ему не ответили. Да он и не ждал — развернул нас в сторону вокзала и потопал в арьергарде.
Чудные дела творит форма — любая: военная, милицейская — с чеченской молодёжью. Будто гипнотизирует. Откуда это у них? Должно быть, от предков, со времён генералиссимуса Джугашвили. Погоны старшего лейтенанта морских частей погранвойск остановили мчавшуюся на нас орду северокавказских аборигенов. В отдалённости они всё же плелись за нами, не делая больше попыток вступить в контакт. Озираться на них не позволяло самолюбие. Но всё же, раз-другой, прикуривая, я бросил взгляд в ту сторону. Число их росло от квартала к кварталу. В руках появились, нет, не футбольные мячи — колья, велосипедные цепи. Может быть, футбольные фанаты — команда следом притащится?
Увидев в окно нас и наш «хвост», на привокзальную площадь мигом высыпали челябинские призывники. Но точку «дружбе народов» поставил мичман Титов — высокий, красивый, в сияющем регалиями кителе. Он вышел вперёд и рявкнул:
— В чём дело, мать вашу…?!
Я уже говорил: чеченцы бегать умели, и даже спиной вперёд. Что тут же и продемонстрировали. Короче, шарахнулись они от мичмана Титова, давя своих. Совсем не разбежались — до темноты маячили в конце квартала. А потом пришёл поезд — прощай Гудермес!
В Грозном пришёл приказ — ополовиниться. Ну, в смысле, не нас пополам, а полвагона следует освободить для других призывников.
— Дикая дивизия! — прошмыгнула проводница.
Титов прошёлся по вагону, отмеряя половину. Пришлась как раз на наш кубрик.
— Не занимать! — приказал мичман. — Поставим заслон.
Мимо потянулись ребята с постелями, пожитками. Устраивались подвое на нижних полках, подвое на средних. На полу, постелив матрас, ложились тоже парой. До того успели поужинать, и мичман потребовал:
— Отбой!
Нам тоже приказал:
— Нижние полки в наряд, средние отдыхают.
Дмитриев, Захаров, Талипов во главе с самим Титовым сели друг напротив друга, коленями заградив проход.
В оставленную нами половину вагона со свистами и гиканьем ворвались новые постояльцы. Они долго
Подняли нас в полночь. Смена караула. Старшина с Чистяковым первым, мы с Постовальчиком вторым эшелоном сцепили колени на проходе, готовые отразить атаку дикой дивизии. Впрочем, как только мичман ушёл, дембель поднял ноги на полку, протянув через проход. И Постовальчик тоже. Им так удобнее — у них за спиной опора. А мы с Чистяковым убрали ноги с прохода — и без наших есть обо что запнуться.
На той половине вагона творились Садом и Гоморра. То есть, призывники из Грозного успели перепиться и беспрерывно сновали по вагону, в нём же курили, пели, орали, плясали — и чёрте что ещё выделывали. Один подвалил к нам. Сначала вроде как прикурить попросил. Пестов и бровью на него не повёл — будто нет рядом человека. Вот это выдержка! Я таким же хочу стать после трёх лет службы.
— Однако, здесь не курят, — после более чем минутной паузы заметил старшина. Явно для чеченца, но и взглядом его не удостоил. Тот взбесился.
— А не хочет ли, уважаемый, помериться силой с гордым сыном бурного Терека?
— Я отца зарубил! — рявкнул Чистяков.
Чеченца аж передёрнуло. Я думаю от страха. Он только что не подпрыгнул на месте, но повернулся и быстро-быстро, раскачивая вагон, понёсся прочь. Мы думали, совсем пропал. А он вернулся. Да не один. С таким же черноволосым тащил под руки, а вернее, толкал вперёд ногами сиволобого сержанта (однако, старшего) внутренних войск.
С безбровым лицом и рыбьими глазами на чеченца он ничуть не похож. Скорее прибалт — может, латыш или ещё хуже. Но какой гигант! Ростом далеко за два метра — это точно. Ладони — две моих. Сапожищи…. Да что говорить! Пьян он был вдрыбаган. И в руке ещё сжимал плетёную бутылку — должно быть, с чачей.
Потому волокли, толкая, его чебуреки, и усадили неподалёку от нас, стали что-то объяснять, указывая на Чистякова и нашего старшину. Смысл-то был понятен. Отметелить надо либо того, либо другого. Либо обоих вместе. Ничего не видящим взглядом старший сержант внутренних войск оглядел нас. Потом выставил перед собой ладонь. Жест должен был означать — щас! Потом приложился к горлышку и запрокинул голову. Глотал он долго. Что-то завораживающее было в этом действе. Мы все четверо, не отрываясь, смотрели на него. Даже Пестову изменила его привычная невозмутимость — он и ноги опустил. И Постовалов тоже. А у меня так слюнки побежали. Я же говорю….
Вояка опустил бутылку. Чичик ему тут же закусочку к губам — пимикан какой-то. А старший сержант выпучил на него глаза и после непродолжительной паузы вдруг оросил потоком извергнувшейся изо рта жидкости. Потом вскочил и, раскачивая вагон, кинулся прочь, закрывая рот ладонью и разбрызгивая из-под неё по сторонам излишки пищи.
— Ах, чинарики проклятые, весь вагон мне загадят! — раздалось за нашими спинами, и в то же мгновение, беспрепятственно миновав кордон, давно уже нестройненькая проводница устремилась вдогон.