Три нью-йоркских осени
Шрифт:
Теперь нудизм моден на Западе. «Рай на природе»? Плачу полтора доллара.
Фильм цветной. Оффис самый обычный, с дыроколами и телефонами. Но секретарша — в чем мать родила. Это приемная нудистского лагеря. Потом голые заполняют уже весь экран. В лагере на лоне природы все делают вид, что совершенно не замечают наготы своих ближних. Отмахиваясь веточками от мух, две голые дамы сплетничают о третьей. Голяки устраивают конкурс на лучшие линии таза, изгибаясь перед деловитым голым жюри, снабженным измерительным инструментом. Следующие три части фильма заняты ужасающей тягомотиной с купанием, беготней по лесу, собиранием цветочков.
Примерно в пятой
Ну пусть бы нудизм возник как протест против ханжеской морали, что ли! Так нет, ничего похожего, в нем самом до черта елейного ханжества. Пьют фруктовые соки, предварительно раздевшись, — вот и весь протест…
Рядом с «Раем на природе» — о рае всерьез. Демонстрируется фильм «Царь царей», снятый по сценарию четырех авторов: евангелиста Матвея, евангелиста Марка, евангелиста Луки и евангелиста Иоанна. Он рассказывает о жизни Иисуса Христа от рождения до распятия на кресте. Натурные съемки сделаны в Палестине. В массовых сценах снимались десятки тысяч человек. Критики с редкостным единодушием признали высокое качество цветной пленки, на которой был снят фильм, однако отметили, что образы Понтия Пилата и трех разбойников можно считать спорными, не вполне соответствующими замыслу четырех сценаристов-евангелистов.
Я не видел в кинотеатрах никогда не спящего квартала фильмов о нашей стране. Но такие фильмы есть. Содержание одного из них, поражающее глубиной замысла и высокой осведомленностью Голливуда о всем происходящем в нашей стране, я привожу в газетном пересказе — правда, иронически-пародийном.
Молодому американцу поручено вывезти «в царство свободы» видного советского ученого. Ученый обитает в подмосковной деревушке Пассейк-на-Дону, возле безлюдного холма, на котором до революции жили два князя, некие братья Карамазовы, Сторожит ученого русская красавица Наташа Наташевич. Она агент ГПУ. Однако сердце у нее не камень, и Наташа Наташевич влюбляется в красавца американца. А влюбившись, взрывает ГПУ на воздух и решает бежать вместе с возлюбленным, прихватив для компании и крупного ученого. Ловко переодевшись коллективными фермерами, все трое благополучно перёходят границу.
В Америке есть хорошие фильмы. Некоторые из них мы видели на фестивалях, часть обошла все экраны страны. Но хороших фильмов мало. Огорчительно мало. Можно неделями кочевать из одного кинотеатра в другой, так и не увидев ничего стоящего.
И здесь я снова хочу прибегнуть к свидетельству г-на Дэвида Саскайнда, который, конечно же, разбирается в делах американского кино куда лучше иностранца, посмотревшего полтора-два десятка фильмов.
Так вот, г-н Саскайнд считает, что в кинематографии Соединенных Штатов духовные ничтожества буквально заполонили все, что хорошие картины составляют не более пяти процентов голливудской продукции. «Остальное же вздор, вроде картины типа «Я был кровожадным любовником»; типа дешевой библейской драмы, которая, я верю, скоро раскроет историю жизни Иуды Искариота; типа «Давайте-ка изучим свою больную душу и увидим, как умер секс». Саскайнд находит возмутительными картины, рассчитанные на вкусы глупых подростков, которым подобная безвкусица нравится не менее, чем безвкусица их популярной музыки.
«Эти образчики так называемого голливудского искусства не заслуживают даже презрения», — говорит Саскайнд.
В квартал, который
В качестве опытного, прожженного нью-йоркца я веду туда впервые попавшего за океан журналиста Д. Он молод, впечатлителен, много читал об Америке. Теперь хочет видеть все собственными глазами и как можно скорее.
Погода сегодня не для прогулок, но Д. неймется.
— Ну прошу вас… Может, такая погода будет все две недели. Я ведь только на две недели.
Идем. Серо-желтое вечернее небо сеет мелкий дождичек. На мокром асфальте блики всех оттенков. Возле аптек выставлены на вешалках плащи на один раз, из тончайшего пластика: пришел к дому и бросай в мусорную корзину.
Кинотеатры Д. не интересуют. Он считает, что американские фильмы ему покажут и в Московском доме кино. Он хочет видеть быт вечернего Нью-Йорка.
— Давайте так. Вот мы с вами провинциалы из Висконсина. С долларами у нас не богато, но мы решили посмотреть все, о чем можно будет потом рассказать в семейном кругу. Идет? О-о! Что это такое?
Он бросается к ярко освещенному окну нью-йоркской забегаловки. Прямо у окна двое кудесников-итальянцев с черными усиками и потными лицами показывают трюк. Раскатывают кусок теста, подбрасывая в воздух, растягивают его все тоньше и тоньше. Вот он взлетает уже выше головы, полупрозрачный на свет. Вот, наконец, шлепается на стол. Немедля его намазывают взрывчатой смесью перца, тертого сыра и томатной пасты, суют на жаркий огонь. Три минуты, и пицца — итальянский пирог — попадает уже под нож. А кудесники хватают следующий кусок теста, повторяя все снова.
— О-о! — стонет мой спутник. — Попробуем, а? Глупо не попробовать.
Я и сам давний поклонник чудесной пиццы. Обжигаясь жаром теста и перцем начинки, пожираем треугольные ломти. Официант молча ставит на клеенку два запотевших стакана напитка «пинаколада».
— Мы же не заказывали? — вопросительно смотрит на меня Д.
— Но все равно заказали бы, он знает. Нет человека, который не захотел бы после пиццы тотчас залить пожар в желудке.
В пиццерии — так называют подобные забегаловки — людно. Какие-то девицы, внимательно оглядывающие входящих. Парень в очень пестром лохматом свитере, о чем-то по-итальянски перебрасывающийся с поварами-кудесниками. Двое оливковых пуэрториканцев, вполголоса разговаривающих за пустым столом в углу. Обычная публика, насколько я могу судить.
Д. тянет меня за рукав: нечего, мол, терять золотое время, раз пицца съедена. Выходим в раскрашенную вечерними огнями плотную сырость. Д. обходит стороной рекламы кино: после, после! А вот что в этих маленьких лавчонках-щелях?
В щелях торгуют табаком, сувенирами, галстуками. Над одной витриной — скромная вывеска: «Галстучный центр мира». Другая завалена поддельными индейскими амулетами, изготовляемыми для торговцев всех стран в Японии. Тут «трубки мира», кисеты, томагавки, головные уборы вождей с перьями из синтетического волокна.
— Давайте спросим парочку скальпов! Есть у них скальпы, как вы думаете? — смеется Д.
Заведение «Увлекательные игры». Двери распахнуты; оттуда несется ржание и повизгивание какого-то модного какофонического джаза.
— Зайдем, а? — тянет Д. — Почему бы нам не развлечься? Или вы уже пресытились здешними развлечениями, сознайтесь?
— Ничего интересного, — небрежно говорю я. — Но если вы хотите…
Большой заплеванный зал с бетонным полом. Это как бы продолжение улицы. Все заставлено автоматами, готовыми погрузить вас в пучину удовольствий.