Три песни о перестройке
Шрифт:
Музыка внезапно оборвалась. Музыканты быстро удалились, медленно собрав заработанное. Среди гула шаркающей толпы неотчетливо выделялись отдельные слова и сочетания: "акция", "демократишки", "коммуняки", "этот кремлевский козел", "анаша", "Распутин", "Феллини" и все то же самое, как это мне, автору Евг. Попову, ни прискорбно, пресловутое "дерьмо".
Обычные, значит, постперестроечные поздние московские звуки, когда люди на последние тысячи напились, наелись и теперь куда-то идут спать. И вдруг (о, это ВДРУГ, стимулятор вялотекущей со времен римского Петрония прозы!),
– Роллс-ройс!
– раздалось вдруг произнесенное вдруг упругим человеческим голосом вдруг настолько громко и отчетливо, что миллионер вдруг невольно вздрогнул и вперился вперед.
И ахнул. Перед ним стоял человек, которого он явно когда-то и где-то видел, несмотря на то что никогда не имел знакомств в среде хиппующих или лиц без определенного места жительства. А то, что перед ним стоял БОМЖ, сомнений ни у кого вызывать не должно было бы.
Да и не вызывало. Толпа равнодушно обтекала их, лишь изредка сбавляя шаг, как бы наткнувшись на некую прозрачную стену, ограничивающую чужое пространство, которое теперь и в России наконец-то стало частной собственностью.
– Роллс-ройс!
– повторил человек, и Лёня почувствовал, что какая-то, прямо нужно сказать, магнетическая сила, известная всем из сочинений кого хочешь, например, М. Булгакова, тянет его к оборванцу, наряд которого состоял из обуви с пришедшим в качестве привета от писателя В. Гиляровского названием "опорки", бывшей офицерской Советской Армии шинели, как бы подъеденной мышами, майки с надписью "SVOBODA", пугачевской (Емельяна, а не Аллы) бороды и предерзкого взгляда.
– Роллс-ройс!
"Ну уж это слишком",- внутренне рассердился Лёня, отчего был вынужден вступить в диалог.
– Але! Мужик! Или как там тебя - господин? Это чего все это значит, а?
– спросил он.
– Будто и не понимаешь?
– надменно глядели на него ясные очи экстравагантного незнакомца.
– Бэ-бэ, не понимаю,- признался Лёня.- Я же русский, крещеный,зачем-то добавил он, как будто брал кредит в каком-нибудь славянофильском банке.
– И я крещеный, и я русский,- складно отвечал бродяга.
– Зачем же тогда так говоришь по-английски непонятное?
– укорил его миллионер.
– А ты зачем меня непонятное спрашиваешь "ЧЕГО ВСЕ ЗНАЧИТ", как будто сам не знаешь?
– Чего?
– Того, что все это значит.
– А что все это значит?
– То и значит, что значит. Что, стало быть, по жизни есть, то конкретно и имеется.
– Да ты что, ты - это? Ты - глумиться?
– задохнулся Лёня.
– Сам ты Глумов,- алогично, абсурдно ответил нищеброд, хотя, если внимательно проанализировать его ответ, то и здесь можно было найти логику. Логику везде, где хочешь, можно найти.- Подайте на пропитание, барин! вдруг завыл нищий.
– Столько хватит?
– Лёня достал из кармана упомянутую пачку денег толщиной в большой палец.
– На первое время должно хватить, потому что жизнь прожить - не поле перейти, а во поле березонька стояла, как фаллос, поэтому неудивительно, что ее "некому заломати", ибо подавляющее большинство аборигенов нашей родной территории исповедует гетеросексуальный образ жизни, находясь и тут впереди бешено мчащегося прогресса,- бормотал незнакомец уже совсем окончательную бессмыслицу, отчего Лёня размахнулся, имея целью съездить хаму по роже, как придется - пачкой банкнот или просто кулаком, если даст Бог,- размахнулся и...
Что "и"? Да то "и",
Вот он уже и спешил к Лёне в своей ладной одежде, пошитой для этих служивых мэром Москвы Юрием Лужковым к 850-летию "древней" (Н. Кончаловская) столицы. С "демократизатором", скотина, бежит! Лёня-то не будь дурак да и тоже пустился наутек, хотя с такими деньгами, как у него, обо всем можно было договориться по-хорошему. Тем более что зеркало не разбилось. Лужков привез из Западной Европы к 850-летию такие зеркала, что хоть рогом их буравь - себе дороже обойдется, и, несомненно, можно было договориться с представителем порядка о чем-либо позитивном и за практически символическую сумму, коли зеркало на этот раз не разбилось... Кто в этом сомневается? Да никто уже давно в этом не сомневается, равно как и во многом другом.
– Какая чепуха!
– громко сказал он, стоя перед зеркалом.
После чего вернулся домой, снял опорки им. дяди Гиляя, офицерскую шинель производства развитого социализма, майку с антисоветской надписью и фальшивые космы Емельки Пугача. Принял, как Афродита, пенную ванну и постучал в комнату к жене.
– Пошел вон, тупая скотина, быдло, выродок!
– раздалось в ответ, а что еще ему женщина сказала - мы, как обещали, так и не напишем.
– Есть хорошая новость для тебя - мы покупаем "роллс-ройс"! торжественно, как Горбачев перестройку, объявил Леонид.
...дела дивные творятся в городе Москве, столице бывшего Советского Союза, той самой страны, ныне носящей исконно гордое имя "Россия". Правильно говорил товарищ Сталин, угощая Горького отравленными конфетами: "ЛЮБОВ ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ".
Чего не скажешь о жизни.
Виртуальная реальность
Я газету купил. Я в газете прочитал рассказ:
"Расцвела к концу второго тысячелетия от Р. Х. Святая Русь, преображенная царем, большевиками, коммунистами, демократами и техническим прогрессом! Того и гляди, вступит эта страна в Интернет, как в дерьмо, и больше никогда оттуда не вернется",- думал известный театральный художник, назовем его В. Б., брезгливо разглядывая все эти "приготовления" - длинный стол, крытый скатертями хрустящими, оснащенный блюдами со "вкусненьким", разномастными бутылками вин, водок, джинов, виски... да... минеральной, конечно же, "пепси", других напитков... глядя на огромный, уже светящийся дисплей, где уже дюже светились, свиваясь, желтые, голубые, розовые огненные точки, из которых все никак не могло сложиться искомое слово...
...А впрочем, художник Владимир Боер родился и жил до семнадцати лет в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. В слободе III Интернационала, на улице Лагерной, где держали коров, население которой хоть и нечетко, но все же делилось на сидевших и сажавших, проживших длинную поучительную жизнь, неоднократно менявшихся местами.
Зато пастухи были пришлые. Вечером они собрались в кружок вокруг догорающего костра и молча занимались в наступивших сумерках групповым онанизмом, обратив раскаленные жерла своих дымящихся отростков к неверному огню. Владимир Боер отшатнулся при виде этой древней картины, и пастухи засмеялись: