Три поцелуя. Питер, Париж, Венеция
Шрифт:
– Конечно, ты же не знаешь испанского!
– Не знаю… Пока, надеюсь, что языки передаются поцелуями. Как ты считаешь?
– Какой же ты подлец, всегда умеешь так красиво завернуть. Ты настоящая отрава, ты любовный яд, счастливый недуг. В любом случае все зависит от тебя. Каждый мужчина на свидании – это, по сути, боец, штурмующий неожиданно возникшую на его пути прекрасную сексуальную крепость. Несомненно, его ждет успех, если он будет действовать под девизом: «Взять любой ценой». Еще ни одна женщина не могла устоять перед щедростью. Искренне надеюсь – у этой испанки найдется противоядие.
– Ничего
– Будешь играть на чувствах?
– Зачем играть? Мы же не в театре. Хотя, знаешь, в школе я думал поступать на актерское…
– Зря не пошел, думаю, у тебя бы получилось. Для мужчины флирт – это система Станиславского, которую ему надо ставить постоянно, как общеукрепляющее.
– Ты права, людей тянет к сцене, одним хочется смотреть, а другим – играть, и тем и другим не хватает разнообразия, – наполнил я бокал и снова протянул Ларе.
– Как в целом у тебя? – бросила в мой бокал два кубика льда Лара.
– Не так, как в кино: работы много, любви мало.
– Но роль-то у тебя главная?
– Скорее второго плана.
– Легкое ощущение профнепригодности? – толкала соломинкой лед в фужере Лара.
– Раньше было такое: что это не твое, что твое гораздо значительней. Стоило только задуматься о смысле жизни, хотелось бежать без оглядки, – смахнул я крошку со стола легким щелчком среднего пальца. Та полетела к стройным ножкам соседнего столика.
– Вредно много думать о смысле жизни.
– Да, это словно в пропасть смотреть, пытаясь взять на мушку цель своей жизни, – нашел я еще одну и перезарядил ружье.
– Взял?
– Вроде того.
– И что же оказалось целью?
– Оскар.
– То есть?
– Я понял, что для полноты жизни очень важно увидеть себя со стороны и все время держать в поле зрения. «Я» должно следить за Оскаром, чтобы объективно ощущать этот мир. И тогда жизнь твоя проходит в формате 3D. В нас настолько много «Я», что оно заслоняет само наше бытие.
– Получается?
– Когда чувства не мешают, получается, – сделал я второй выстрел, и пуля попала в цель. Однако на выстрел никто не отозвался, даже не оглянулся.
– А ты не боишься раздвоения личности?
– Пойми, речь не идет о раздвоении. Если «Я» отвечает за продвижение личности, за положительную динамику, то Оскар – за целостность, за общую картинку.
– А сейчас я с кем общаюсь – с Оскаром или с тобой?
– Слушает Оскар, а говорю я.
– Скажи мне, что это шутка, и я поверю, – отпила из бокала Лара.
– Да нет же. Разве с тобой не бывало такого: иногда человек говорит, а ты не слышишь его, думаешь о своем, вот я, например, говорю, а ты не слушаешь, – улыбнулся я. – Это все происходит оттого, что «Я» в тебе доминирует.
– Я думала, что подсознание бережет разум от лишних слов.
– Нет, скорее, бессознательное. То есть «Я» в этот момент полностью поглотило сознание. Вижу, мое «Я» тебя загрузило?
– Да уж, никакое сознание здесь не поможет, – засмеялась Лара, переводя свое внимание на сцену клуба, на которую вышли музыканты.
«Некоторым нравятся крупные», – подумал я, отпустив свой взгляд туда же.
Видно было, что один из них взял
– Как они танцуют! – указал я Ларе на сцену, где молодой человек играл на контрабасе.
– Блестяще, – улыбнулась она мне. – А некоторые не то что танцевать – разучились смотреть друг на друга, интересуясь близкими, как прогнозом погоды, не зная, что ожидать, – сделала в этот раз она хороший глоток и присвоила бокал, оставив его в своей ладони.
– Ты нас имеешь в виду? – окинул я взором помещение, выискивая Антонио.
– Нет, тех, кому лень оторвать свою задницу от барной жизни, в которой нет ничего захватывающего, все как всегда: мужчины напиваются, утрачивая свое обаяние, женщины рисуются и исчезают за недостатком должного внимания, – сделала еще один глоток Лара и вернула мне фужер.
– Теперь я понимаю тягу женщин к художникам. Последние умеют смотреть и рисовать их такими, какими они хотели бы себя видеть. А женщины готовы вдохновлять. Я всегда мечтал быть художником, – поднял я переходящий кубок, завидев вдали Антонио, который продвигался, словно ледокол среди танцующих льдин, к нашему столику с бутылкой шампанского.
– Тебе мало женщин? – ждала свою каву Лара.
– Нет, я никогда не смогу их видеть, как они, перевоплощать.
– Опять про плоть, хоть бы раз о душе! Будет тебе испанская на этот вечер. Незнакомая. Как ты относишься к незнакомкам?
– К прекрасным – прекрасно.
– Лично я с незнакомыми всегда чувствую себя не в своей тарелке. А ты?
– Иду дальше, представляя, что же будет не в своей кроватке.
– Пошляк. Это я не тебе, – сказала Лара удивленному Антонио, когда на столе возникла бутылка кавы.
– Я же говорю, что художника во мне не хватает, я бы нарисовал изящнее.
Я вернулся под утро в свою палату отдыхающего, где уже давно спали Антонио, Лара и малышка. Разбитый, будто переспал со смертью. Я был настолько пьян и обессилен, словно мое мужское самолюбие уязвили в самое сердце. «Жизнь и смерть – две женщины, одна из них тебе уже дала, другая обязательно даст, когда первая разлюбит окончательно и скажет: „Хватит, дорогой, не надо меня обманывать“. Или нет, не так: „Чувак, пошел вон! Тебя ждет эта сучка – смерть, она звонила, спрашивала к телефону твою душу“», – копошились в муравейнике моего сознания насекомыми мысли. «Им о сексе со смертью мечтать не приходится», – посмотрел я на спящих друзей, пробираясь к себе на балкончик. «Но как знать, ведь именно она делает многих мужчинами, посмертно награждая бессмертием», – ухмылялся я собственному тщеславию, награжденному в эту ночь прекрасной испанской гитарой. «Это вам не с контрабасом танцевать… Не женщина, а фламенко. Вот бы ночь с такой провести… в этой раскладушке», – вдохнул я звездную ночь и накрыл себя саваном сна.