Три поцелуя
Шрифт:
Он помнил ужас, который испытал, обнаружив себя неумелым, оторванным от души Язада, и глядя сверху вниз на мальчика, которого он считал собой, видя агонию на этом знакомом лице и пытаясь понять, что он не Язад, а только что-то, что росло внутри мальчика, как паразит.
С горечью он вновь узнал себя: Михай, Друдж, Накстуру. Демон.
Он был просто невидимым анимусом, дрейфующим далеко от своего покинутого тела, лишенным души, которую он считал своей.
Он и раньше чувствовал души в телах, в которые проникал, но то были бедные трепещущие существа, сбитые наповал анимусом, столь же непринужденно,
И теперь эта душа исчезла. Это было похоже на смерть, но без утешительного забвения.
Он позволил отдаленному, настойчивому рывку своего тела позвать анимус к себе через горы от зеленой долины Кашмира в дебри бесплодной Персии. Много лет назад он оставил свое тело в древней оловянной шахте сасанидских королей, и оно все еще было там. Он вернулся в него и отряхнул пыль, чувствуя, что его бессмертная оболочка с бледными глазами и волчьими зубами стала холодным домом после его короткой человеческой жизни.
И если до Язада та холодная жизнь была одинокой, то после стала почти невыносимой. Михай попытался вернуться к своим старым привычкам. Он попал на свадьбу и, почти не задумываясь, вошел в жениха, но его затошнило от ощущения, что вонзилось в душу этого молодого человека, как будто он раздавил какое-то существо каблуком своего сапога, и он тотчас оставил его тело. Он наблюдал за свадьбой издалека и дивился чувству отвращения, которое охватило его.
Он понял, что это раскаяние.
Друджи не испытывают раскаяния.
Михай начал понимать, что изменился.
— Так разве душа нужна только из-за этого? Только в момент нашей смерти? Когда мы умираем? — спросила его Эсме. Михаю хотелось смеяться и плакать, когда она спросила его об этом. Во всей своей простоте ее вопрос был похож на сложенные ладони, державшие смысл его жизни между ладонями.
— Нет, — ответил он тогда. — Только для тех, кто жив.
И благодаря Язаду у него была душа. Если не вся, то хотя бы ее клочок. И Язад тоже кое-что получил от него. Он родился в 1564 году, в год смерти Микеланджело и рождения Шекспира и Галилея, когда люди все еще верили, что Земля является центром Вселенной. С тех пор прошло более четырехсот лет, а Язад был все еще жив.
Такое долголетие было и благословением и проклятьем. Они обнаружили это вместе.
Обретя вновь свое тело Михай, вернулся в Кашмир и нашел мальчика, в душе которого он жил. Когда он увидел его, то будто обрел часть себя, и Язад разделял его чувства. Теперь они были больше, чем родственники, они были одним существом и вместе они чувствовали что-то вроде целостности.
Хатра.
После этого на протяжении веков они путешествовали вместе. Язад процветал. С помощью магии Михая он не только разбогател, но и выучился. Он собрал артефакты и накопил знания, изучил траволечение, травы, которые Друджи использовали на людях, своих питомцах, и зверях, даже выучил языки некоторых животных, и накопил целое состояние в золоте. В сто пятьдесят лет, будучи еще молодым человеком, он женился на Могольской принцессе. Ее отец возражал и заточил дочь во дворце,
Когда Михай начал думать о том, чтобы найти новую нерожденную душу для появления близнеца, Язад согласился ему помочь при одном условии: что новый хозяин этой нерожденной души никогда не узнает боли потери и одиночества. Если и было решение, то его можно было найти только в магии, и поэтому они оба склонились к нему. Они собирали книги из забытых мест, но нигде не нашли ничего, что могло бы им помочь. Они экспериментировали самостоятельно с языком Друджей. У них было время, и со временем они соткали заклинание, которое их устроило.
В течение следующих столетий Михай повторял инкубацию дюжину раз. Он проникал в дюжину человеческих тел — носителей, входя через глаза матери и проникая в ядро, зарождающейся в ней жизни, только чтобы появиться на свет с еще одним клочком человечности чтобы добавить к лоскутной душе, которую он создавал сам. И с каждым разом он становился все более и более человечным и с ним начинало происходить что-то еще. Туман начал рассеиваться. Почти-воспоминания начали порхать совсем близко, как бабочки, и он научился взращивать в себе безмятежность, чтобы они начали загораться в нём. И он начал вспоминать.
И то, что он вспомнил разделило его мир на части и придал этому новую форму.
— Мы были людьми, — повторил он, все еще держа Эсме за руки, глядя ей в глаза и видя только глаза Королевы. Эсме тоже была там, часть ее теперь останется с Королевой навсегда, но эта была Королева, с которой он говорил:
— У нас были души. Но мы предали их, Сраешта. Нам был дан выбор. И мы сделали выбор в пользу бессмертия.
Эсме уставилась на него во все глаза. Она или Королева, в данное мгновение, это не имело никакого значения, ответила скептически:
— Нет.
— Да. Мы не знали, что потеряем. Мы были переполнены собственной силой, что даже архангелы не могли смирить нас! То, что мы обнаружили, подняло нас над остальным человечеством. Мы могли изменяться, превращаться в другие формы жизни, стать невидимыми, стать невесомыми. Мы овладели стихиями. Мы превратили железо в золото, камень в железо, а землю в воду. Мы могли послать хворь по воздуху, и могли отправить ветер с недугом, который убил ненавистного Александра, преданного анафеме, разрушившего Персеполь и сжегшего Писания Заратустры. Мазишта, мы могущественные и мы древние, но были времена, сейчас уже окутанные туманом, когда мы были детьми, ты и я.
И, он подумал, но не произнес вслух: времена, когда мы рожали детей.
Теперь Эсме дрожала и несмотря на холод и сырость темного помещения на лбу у девушки проступил пот. Михай осторожно протянул руку, чтобы коснуться ее, и почувствовал тепло, исходящее от нее, еще до того, как его пальцы достигли прикоснулись к ее коже. Он знал, что происходит. Он проходил через это дюжину раз, но никогда не наблюдал за этим извне. Он думал, что наблюдать будет сложнее, чем проходить самому через боль.