Три поколения
Шрифт:
— Да тебя не нечистый ли подкинул? — отозвался Вавилка.
— Ух… стрель его в живот, испугал как! Да ты откуда взялся? — спросил Зотик.
Ребята нашли на полу оброненную свечку, и Митя вновь зажег ее.
Он не знал, что ему делать дальше. Неожиданное появление Амоски спутало все планы.
— Ребятушки, и что вы бегаете от меня, как собака от слепней? И что кроетесь? Со вчерашнего дня подглядел я еще и все знаю… Не бойся, Митьша, не выдам. Каленой железой пятки жги, язык щипцами вытягивай, не только что… — словно угадывая мысли Мити,
Смелость его, отважившегося в одиночку прийти ночью в баню, убеждала Митю, что Амоска вполне надежен. Но даже и после того, как ребята, по настоянию Мити, твердо решили раз и навсегда принять Амоску в товарищи, Терька тыкал кулаком в бок брата и ворчал:
— И куда лезет, куда лезет, батюшки? Испугал насмерть, толстолобый теленок…
Однако Амоска уже не обращал внимания на ворчание Терьки и на правах равного, растолкав ребят, сел на лавку.
— Не сомневайся, Митенька, — хлопнул он по плечу Митю и побожился. — Не таковский Амоска! Я даже за другими которыми догляжу, чтоб не проболтнулись.
Прием в круг старших вскружил ему голову, и поэтому в бане он держался так же свободно, как у себя на полатях. Ребята тоже оправились.
Митя нашел наконец нужную мысль. Карандаш забегал по бумаге. Ребята, как и Митя, склонили слегка головы набок. Амоска, высунув кончик языка, следил за письмом, затаив дыхание; неосторожное движение кого-либо каждый раз вызывало его сердитый взгляд. Ребята сидели не шевелясь, с затекшими коленями.
Митя писал без остановки, боясь потерять вдохновение, охватившее его, как только он написал первую удачную фразу. Свеча наполовину сгорела, а ребята все ждали, когда же кончит Митя.
Терька не выдержал напряженной тишины и шепнул Зотику:
— Полночь над головой — сам знаешь…
Полуночного часа, да еще в бане, ребята боялись пуще всего. Амоска, услышав шепот Терьки, рассудительно заговорил:
— Поторапливайся, Митьша, а то, брат, он, полуночный-то бес, самый вредный. Это, брат, я уж доподлинно знаю. Много он вредней и подполошного и запечного, и все бесы ему ночью подчиняются, как куры петуху.
— Да перестань ты про него, ради бога! — взмолился Вавилка.
Смелость Амоски в разговоре про беса полуночного казалась ребятам похожей на смелость несмышленыша, хватающего гадюку голыми руками.
Митя заставил Терьку подвинуть свечку ближе к бумаге и, волнуясь, начал читать:
— «Дорогой товарищ редактор! (Прочтя эту фразу, Митя решил для большей внушительности приписать: «уважаемой мной газеты «Степная правда».) Приехав 41 апреля 1927 года на алтайскую заимку Козлушку, страшно захолустную, по всеобщей переписи населения СССР, я, работник учета Дмитрий Шершнев, по социальному происхождению неизвестный, но, несомненно, пролетарий, потому что круглый сирота и вырос в детском доме, в ближайшем будущем член ВЛКСМ, обнаружил ряд злостных эксплуатаций».
Митя остановился и перевел дух.
— «Параграф первый: райагент госторга Денис Белобородов пугает темных крестьян-кержаков Гос. Полит. Управлением
Параграф второй: злостно обманул бедняка Мокея Козлова, заплатив за белку по 70 копеек, тогда как белка принимается по много высшей цене.
Параграф третий: что еще хуже, он, как оказалось доподлинно, бывший купец, собирает сейчас свои собственные старые долги с граждан Козлушки и других окрестных глухих заимок. Свидетелей этому безобразию найдется сколько угодно.
Параграф четвертый: здешний же вечный и стопроцентный кулак Анемподист Сизев бесчестно обманул беднейшего подростка Терентия Мартемьянова, примерно не доплатив ему за промысел около ста рублей.
Параграф пятый: тот же Сизев обманно хотел укрыть объекты обложения от переписи и всячески уговаривал меня не записывать обнаруженные местными активистами Терентием Мартемьяновым, Зотеем Ерневым, Вавилой…»
— Вавилша, как твоя фамилия?
— Козлов, — просиял Вавилка. — Половина нас тут всех Козловы.
— «Вавилой Козловым и Амосом Мартемьяновым», — прочел Митя.
Амоска даже привстал на ноги и, не удержавшись, толкнул в бок Терьку:
— Слушай, что про меня наворачивает Митьша-то!
«…Амосом Мартемьяновым, — повторил Митя и стал читать дальше: — А потом, когда у него не выгорело это дело, то он засверкал на меня своими страшными, волчьими глазами и один на один сказал: «Пикнешь — задушу, как щененка». Но я не испугался его, а вместе с активом решил описать все дело в уважаемую газету, чтобы дать ему правильный советский ход и вырвать с корнем подобные безобразия.
К сему подписуюсь: Дмитрий Шершнев. Под статьей в газете поставьте: Медвежий коготь».
Митя остановился и, прищурившись, посмотрел на ребят. Они молчали.
— А что же, Митьша, когтями поступился, видно? — сказал Терька.
— А Патре, по-твоему, в глаза смотреть? Ее, жабу, в первую голову в тюрьму упрятать надо. Она это, как еще только приехал ты, Палашку и всех рыжманок надоумила. Она и углядела, куда мы шкуру поставили, а ты ее обошел, — негодовал Амоска. — Эх, если бы мне да грамоту, уж я бы раскатал ее, уж я бы ее выпарил так, что до новых веников бы не забыла…
Зотик остановил расходившегося Амоску:
— Будет, ребятушки, и так уже полночь. Давай, Вавилша, благословясь, иди попереди.
— Да что вы на меня… все да на меня!
Митя спрятал исписанный лист в портфель.
— Ну вот, не говорил ли я вам, что никакого тут ни полуночного, ни подполошного черта нет, не было и не будет? Смотрите! — Он быстро расстегнул воротник куртки. — У меня и креста-то на шее нет.
— Замолчи, Митя! — закричали Терька и Зотик.
— Отойдите, я пойду вперед, — вызвался Амоска и храбро толкнул дверь ногой.