Три поколения
Шрифт:
Перепрыгивая через труп Мамонова, люди хлынули в открытые двери камер на штыки тюремщиков. Голыми руками они вырывали оружие и опускали его на головы врагов. Полосатая майка Алеши Белозерова мелькала всюду: он и выполнял роль связного между главным и малым корпусами, отыскивал носилки для переноски раненых.
Через десять минут тюрьма со всеми ее внутренними и наружными постами была в руках восставших. Железные ворота распахнуты. Женщины наскоро перевязывали раненых. Мужчины выбрасывали из глубины оружейного склада крепости винтовки с патронами, сносили
Глава XV
Первым из усть-утесовских подпольщиков прискакал к тюрьме Михаил Окаемов.
Он был в кабинете коменданта полковника Незнанского, «на докладе», когда раздался телефонный звонок. Комендант отодвинул папку с бумагами и ленивым движением взял трубку. Отекшее, старчески желтое лицо его было устало и сонно. Но после первых же услышанных им слов полковник вскочил с кресла. Седые брови его взметнулись испуганно и удивленно.
По репликам полковника Окаемов понял, что восстание в тюрьме уже началось. Он и испугался этой внезапности, и обрадовался, и лихорадочно обдумывал, чем помочь делу, которое было дорого и близко ему, как собственная судьба.
— Держитесь, действуйте, сейчас получите подкрепление! — Незнанский бросил трубку, сел и откинулся в кресле. — Соедините меня с командиром казачьего полка!
— Слушаюсь, господин полковник!
Окаемов схватил ручку телефона и дал громкий, продолжительный звонок. Телефонистка тотчас же ответила, но он снова резко покрутил ручку.
— Станция! Станция! — раздраженно прокричал Окаемов в трубку.
Комендант нетерпеливо застучал белыми пухлыми пальцами по столу. Окаемов в третий раз бешено закрутил телефон, а левой рукой с усилием потянул шнур. Надрывающийся, нервный голос телефонистки погас.
Окаемов повернулся и, глядя в лицо коменданта растерянно и робко, сказал:
— Испорчен, господин полковник!
— Испорчен? — Незнанский было рванулся к телефону, но потом сел и подвинул кресло к столу. — Нарочных! Аллюр два креста! Полк в крепость! Вызвать ближайшие станицы! Отрезать переправы! — В волнении полковник думал вслух, набрасывая отрывисто и точно план расправы. — Подождите! — повернулся он к Окаемову и стал писать приказ.
Михаил Окаемов посмотрел на дверь. В комендантском управлении, как всегда, было шумно.
Унтер-офицер, точно собираясь просушить написанное комендантом, взял с письменного стола тяжелое, мраморное пресс-папье с блестящей никелированной ручкой и подошел к креслу полковника.
Широкий затылок полковника прорезали клетки морщин. Хрящеватое ухо с припухшей жирной мочкой в серебряном ворсистом пушку. Солнце сквозь тонкую золотистую портьеру бросало лимонные блики на стены, на блестящий желтый череп полковника.
Окаемов наметил место удара: на темени полковника, как у ребенка, была впадина величиной с копейку.
«Подпишет, поставит точку… — Тяжелый пресс холодил руку. — Приказ полку исправлю по-своему…»
В дверь постучали. Окаемов вздрогнул, как от выстрела.
— Войдите! — сказал полковник, не поднимая головы.
В
— Начгар приказал доложить господину полковнику, что через полчаса полк прибудет к тюрьме. По станицам объявлена тревога, — задыхаясь, отрапортовал ординарец начгара.
По дряблому, отечному лицу полковника проплыла торжествующая улыбка.
Окаемов с трудом удержал вздох, с сожалением покрутил в руке тяжелый пресс и тихонько положил на стол.
«Через полчаса! Через полчаса!» — звенели в ушах слова ординарца.
Полковник поднял веселые глаза на Окаемова и, не сдержав радостного чувства, громко сказал:
— Сама судьба избавляет нас от этой сволочи. Идите, Окаемов.
— А приказ, господин полковник? — все еще цепляясь за возможность «поправить» приказ коменданта, спросил Окаемов. — Прикажете отправить?
— Не нужно. Можете идти. И прикажите немедленно исправить телефон.
Михаил Окаемов захватил папку с бумагами и вместе с ординарцем вышел из кабинета коменданта.
У коновязи стояла потная гнедая лошадь ординарца.
«Конь нам очень нужен!»
Окаемов швырнул папку с бумагами в зелень садика, развязал поводья и птицей влетел в седло.
Лошадь вынесла его на площадь. Ворота тюрьмы были раскрыты. Толпа полураздетых людей сваливала в кучу оружие.
Не в силах сдержаться, Окаемов ликующе закричал:
— Товарищи! Товарищи!
Красивого, мужественного всадника на разгоряченной скачкою лошади окружили большевики.
— Свой!.. Комитетчик! Комитетчик! — облетели толпу радостные возгласы.
Бледные, испятнанные тюремными палачами лица их сияли восторгом. Мужчины сняли Окаемова с лошади, хватали за руки. Алеша Белозеров проскользнул сквозь горячую толпу к жарко дышавшему коню Окаемова, схватил за повод с явным намерением не уступать его никому.
Женщины плакали, гладили коня, целовали его ноздри. Сдерживаемый вихрь чувств, переполнявший сердца людей от ощущения свободы, голубого неба и яркого солнца над головой, вылился на первого прискакавшего им на подмогу из города. Радость измученных, обреченных людей была так велика, что прибытие одного всадника они встретили как приход освободительной армии.
— Товарищи! Через двадцать — двадцать пять минут сюда прискачет полк! — возбужденно закричал Окаемов. — Переправы через Иртыш и Гульбу займут зареченские станичники, и мы будем заперты в крепости, как в мышеловке!..
Тихо стало на площади. Все невольно обернулись к городу. Суровая решимость горела на лицах восставших.
Сквозь расступившуюся толпу к Окаемову прошел Ефрем Гаврилыч Варагушин, руководивший разгрузкой оружейного склада. Он был бос, в исподниках и без рубахи. В объемистой, как комод, груди его, в сутулой спине и покатых, толстых плечах угадывалась покоряюще большая физическая сила. В быстрых глазах под светлыми бровями — ум и непреклонная решимость. Все с надеждой смотрели на Варагушина: в первые же мгновения восстания он безмолвно был признан вождем.