Три прозы. Взятие Измаила; Венерин волос; Письмовник
Шрифт:
Рассказываю, тру ей пяточки и смотрю в зеркало, а в нем отражается окно, и видно, как падает снег.
Ножки согрелись, и мне показалось, что она уже заснула.
Наклонилась к ней поцеловать на ночь, а она:
– Мама, что это?
– Порезала о бумагу, ничего страшного, спи!
Укутала ее, подоткнула одеяло со всех сторон, хотела уже идти, а она опять:
– Мама!
– Ну что еще?
– А ты купишь мне те тапочки, которые слонята?– Да, да, куплю! Спи!
Сашенька!
Любимая
Здесь же ничего нет.
Где дремлик? Где кислица?
Нет курослепа, нет горечавки, нет осота. Ни любистика, ни канупера.
Где крушина? А ятрышник? Где короставник?
Почему нет иван-чая?
Где толокнянка? Дрок?
А птицы? Где птицы?
Где овсянка? Где желна? Где олуша?А пеночка? Пеночка где?
Любимый!
Володенька мой!
С каждым днем ты мне все ближе и ближе.
День как день.
Бужу, а она брыкается. Прячется с головой под одеяло.
– Зайка, пора!
А она бурчит:
– Ничего не пора! Еще ночь. Ты мне снишься.
Ну что ты с ней будешь делать! И так во всем.
Я ложусь очень поздно, засыпаю, как только голова касается подушки, хотя мне иногда кажется, что засыпаю уже на лету. Поэтому вставать невыносимо. Но все равно ставлю себе будильник пораньше. Мне очень важно вставать так, чтобы было несколько минут для себя.
За окном – тьма. Бесконечная зима. Морозно.
Варю себе кофе и думаю про день, который только начинается. И про тебя. И про все на свете.
Бегу в душ, а по дороге бужу мою зайку. Целая церемония. Начинаю играть с ней в спящую красавицу, где она, закутанная в одеяло, – это леса и горы, по которым скачет принц в поисках своей любимой, и вот я, то есть он – прискакал и начинает целовать ее. Она довольно посапывает, явно просыпаясь, но не хочет признаваться в этом. И такая у нее душистая макушка, пока не пристали к ней другие дневные запахи!
А когда и принц не помогает, к ней под одеяло забирается ежик. Зайка моя вскакивает с радостным визгом и бросается мне на шею. День начался.
Выхожу из душа, а она все еще не оделась. Натягивает колготки пяткой кверху – не натягиваются. Замерзла, дрожит, но ничего не делает, чтобы одеться быстрее, – лучше сидеть и капризничать.
А еще у нее зуб шатается – все время трогает пальцем. Хлопнула ей по руке – насупилась.
Варю на кухне кашу – мы обе любим смотреть, как овсянка в кастрюльке чмокает губами. Зову:
– Ну где ты там?
Приходит, натягивая кофту, машет пустым рукавом в воздухе, изображая безрукого, хихикает.
– Перестань баловаться! Садись ешь!
Начинается новая игра – размазывает кашу по тарелке, рисует там что-то.
– Зайка, времени уже
Заявляет рассудительно:
– Как может быть много времени, когда только утро.
Пыхтит над своей кашей, но стоит мне только задуматься, посмотреть в заросшее инеем окно, как тут же сама получаю по рукам.
– Мама! Не грызи пальцы! Сколько раз можно повторять!
Иду в комнату, напяливаю впопыхах платье, возвращаюсь – она выщипала из горбушки мякоть и радостно сообщает:
– Мама, смотри, горбушка зевает!
И восторг телячий.
Уже опаздываем, одеваемся бегом, а вещи, приготовленные и сложенные с вечера, играют в прятки. Все куда-то пропадает – варежки, шапка, шарф, сменка. Закутываю ее, а сама застегиваюсь на лестнице. Уже в подъезде от холода перехватило дыхание. Вываливаемся в морозную темноту.
Торопимся на остановку. Густая мгла. Гулкие звонкие шаги по вымороженным тротуарам. Везде лед – только бы не шлепнуться!
Идем мимо помойки, обычно тут стараешься бегом, но сейчас запахи и те замерзли.
Зайка все хочет на ходу решить какие-то важные вопросы, но не слышу ничего, что она бормочет, вижу только, как с губ срывается белое облачко.
На небе еще полно звезд, но от мороза на глаза навернулись слезы, и звезды – пушисты.
Еле успеваем на трамвай. Повезло, даже два места свободных рядом. Пока добежали, успели отморозить щеки – онемели.
Зайка сразу принимается дышать на заиндевевшее окно, протирать в нем глазок.
Трамвай как трамвай. Дребезжит, сыплет искрами. Пассажиры досыпают, кутаются в шарфы, хохлятся.
Кондукторша разговорчивая попалась:
– Ну что, теплокровные, намерзлись? Ничего, сейчас надышите!
Над головой кто-то развернул газету. На первой странице война, на последней кроссворд.
– Мама, мама, слон!
– Какой слон?
– Там слон! Мы обогнали слона!
– Зимой слонов не бывает.
Надулась, отвернулась. Снова прильнула к глазку.
– Но там был слон! Я сама видела!
Не может успокоиться:
– Правда! Его куда-то вели, и мы его обогнали!
Сняла с нее капюшон, поцеловала в затылок.
Подумала, нужно будет ее сегодня помыть. Для меня это всегда радость. И она тоже любит ванную, может играть там часами. Придумывает что-то бесконечно – начнет рисовать, например, на запотевшей кафельной стене. Или пускать мыльницы-кораблики. Или играть в необитаемые острова – коленки над водой.
Люблю прийти к ней в распаренную душную ванную, тороплюсь поскорее закрыть дверь, чтобы не напустить холодного воздуха. Колонка гудит, горячий душ колет ее тонкими иголочками, она визжит, брызгается.