Три романа о любви
Шрифт:
— Пусть! Только скорее бы.
— Да, скучно, — сказал он вслух и опять сделал попытку улыбнуться.
— Вы не умеете смеяться, — говорила Катя. — Посмотрю я на вас: какой вы смешной. Я чтой-то таких и не видела. Ну, вот что, братцы, давайте опять споем. Папаша, вы подпевайте.
— Поди ты… Что они у тебя опять несут? — крикнул он ямщику, подбиравшему возжи.
— Не, мосток.
Лошади дробно зашагали по бревенчатому мостику.
Тоня громко гикнула.
— Га! Пошли!
— Ничего, не испугаются, — ямщик добродушно повернулся.
— Дай
— Извольте.
Тоня встала с места, и, навалившись на Боржевского грудью, стала собирать концы возжей. Лошади остановились. Боржевский пересел на ее место. Экипаж двинулся неровно к краю дороги.
— Осторожней! Тонька! — взвизгнула Катя.
Тоня спорила с ямщиком. Лошади дернули еще раз, потом с силой взяли и понесли. Коренник храпел.
— Не так, барышня, не так, — говорил ямщик. — Да вы упадете. Вот бешеная, прости ты мое согрешение. Уйдите вы!
Он толкнул ее на сидение. Она со смехом упала, придясь головою на колени Боржевскому.
И тотчас же, лежа в неудобной позе, запела, делая нарочно не на месте паузы:
Го-сподин ка-питан Рад, что вас увидал. Вашей роты подпоручик, Дочь мою обидел.Катя вступила в песню, и их визгливые, нарочно неприятные голоса врезались в лунное молчание ночи.
Он увез, он увез, Дочь мою родную, И всю ночь ездил он С ней напропалую.— А вот и наши… Выбираются, — сказала Катя.
Действительно, это выросло жилье «Дьячихи». Кричали издали чьи-то дикие, безобразные голоса. Должно быть, Бровкин и его дамы.
— Паскрей! Паскрей! — кричала немка.
Они стояли на крыльце уже одетые. Немка махала рукой.
Подкатили к крыльцу. Во время общей суматохи, возни и гама Боржевский потянул Ивана Андреевича за рукав.
— Отойдемте в сторонку, — попросил он все с тою же иронической усмешкой.
Иван Андреевич пошел за ним.
— Вы напрасно увлекаетесь этой девчонкой, — сказал Боржевский, продолжая снисходительно-гадко усмехаться. — Она, извините за выражение, известная стерва. Ее надо лупить смертным боем. В полном смысле этого слова — падшее создание.
— Вы, кажется, собираетесь опять взять меня под опеку? — спросил, задыхаясь, Иван Андреевич. — Я бы просил избавить меня от этой опеки.
Боржевский улыбнулся.
— Сделайте ваше одолжение. Но тогда я бы только
«За беспокойство и потерянное время?» — удивился Иван Андреевич. — Неужели он уже так очевидно для всех далеко зашел?
Значит, надо всем прошлым, действительно, крест?
Да, крест.
Он внимательно смотрел в сухо прищуренные, расчетливые глазки Боржевского.
Что же, пусть.
Иван Андреевич торопливо достал бумажник и, почти не считая, сунул Боржевскому кредитки.
Это Боржевского смягчило.
— Послушайте, — начал он опять, взявши крепко Ивана Андреевича под руку, и голос у него зазвучал товарищеским сочувствием. — Иван Андреевич, вы ли это? Нехорошо, Иван Андреевич. Стыдно, дорогой. И что вы в ней нашли? Ни рожи, ни кожи.
Дурнев высвободил руку.
— Оставьте меня, — попросил он коротко.
— Не оставлю. И не могу оставить. Вы, может быть, обо мне и нехорошо думаете. «Таким, мол, делом занимается, с проститутками ездит». А вы представьте: я самый ярый защитник семейного быта. И что ж в том плохого? Я содействую нормальной семейной жизни. Да вы постойте, выслушайте меня. Я всегда был и есть против разврата. Я понимаю таю не сошлись характерами — развод. Чистое, святое дело.
— Святое? — усмехнулся Иван Андреевич.
— Да мы уклонились с вами от темы. Скажите, голубчик, неужто вы, в самом деле, поедете сейчас с этой, прости Господи, тьфу… туда… в бани? Голубчик, ведь об этом же завтра узнает весь город. Отрезвитесь, дорогой. Да что с вами? Нехороши вы сегодня, нехороши. Знаете что, батенька, пошлите вы их всех к… и айда ко мне и моей старухе. Ведь туда всегда успеете. Опоганиться недолго.
Он взял его участливо за руку.
«Да, я гибну. Он прав… но… пусть», — соображал Иван Андреевич, чувствуя по-прежнему необъяснимую боль, тоску и радость гибели.
— Не беспокойтесь, — сказал он Боржевскому, — ни чести моей, ни карьере не угрожает ни малейшей опасности.
Он нарочито сухо протянул Боржевскому руку.
Но тот задержал ее в своей.
— А все-таки нехорошо, дорогой мой, и, как хотите, стыдно… очень даже стыдно. Имея такую невесту… Конечно, это не мое дело… Это, мой дорогой, подло… да, выходит, подло с вашей стороны. Как вам будет угодно. Не ожидал я от вас, не ожидал. Знал бы, не повез…
Он резко повернулся и пошел прочь.
— Что такое? В чем еще дело?
Подошла Катя, попыхивая папироской.
— Холодно. Поедем, что ли, греться?
Но Иван Андреевич не слушал ее. Слова Боржевского точно застыли в воздухе. Он почти ощущал от них физическую боль, как от удара по лицу.
Этот ничтожный человек осмелился смотреть на него сверху вниз.
Ивану Андреевичу захотелось вдруг бросить в лицо старому развратнику все свое презрение и всю свою гадливость к нему.
Он, задыхаясь, подошел к Боржевскому: