Три романа о любви
Шрифт:
— Если бы не это, я бы, пожалуй, сама с ним порвала.
Она ломала пальцы.
— Какая мука, пошлость, несчастье моя жизнь.
Он не знал, чем ее утешить.
— Хочешь, я побываю в консистории? — предложил он ей, наконец. — Там у меня есть знакомство.
Она с жадностью ухватилась за эту мысль.
— Конечно… Как этого тебе не пришло в голову раньше?
Когда он поспешно ушел, она застыла в ожидании.
Безошибочное чувство говорило ей, что там непременно произошла какая-то катастрофа.
Не прошло и полчаса, как Петр Васильевич вернулся. Выбежав на звонок и только взглянув ему в лицо, она, не веря себе, поняла, что главное свершилось.
Ей казалось это чудом и, подавленная внезапным счастьем, она молчала. Молчал и он, только нарочно. Глаза его хитро улыбались, пока он медленно и обстоятельно раздевался.
— Папа?
— Ну, конечно же! — крикнул он, дрожа от волнения и слез, и кинулся ее обнимать.
Освободившись от его объятий, удерживая радостную улыбку, она сказала:
— Только знаешь, папа, мне все-таки грустно. Что должна была пережить Серафима Викторовна, даже если она его не любила? Я бы, кажется, никогда не могла перенесть этого унижения.
— Ну, стоит об этом думать! Устроится как-нибудь. Нам какое дело?
— Да, вот именно «как-нибудь». Все-таки жестокая штука жизнь. Счастье одних покупается несчастьем других. Ведь она его, папа, ты знаешь, любит.
— Это мне нравится! Да если он ее не любит? Насильно, моя дорогая, мил не будешь. Вот ты станешь себя этим терзать. Живя у погоста, на всех покойников не наплачешься.
— Нет, папа, я так не могу.
Она, действительно, ставила сейчас себя на место Серафимы и терзалась. Ей было стыдно своего счастья.
— Ах, мое золотое сердечко! — сказал он, нежно обнимая ее.
«Да, конечно, — подумала она, — у меня слишком мягкое, отзывчивое сердце. Я оттого постоянно так и страдаю. Живут же другие… Например, хотя бы Клавдия. Те как-то умеют без упреков совести и самоугрызений брать свою долю счастья. Такая уж, видно, я неисправимая».
И ей было приятно думать о себе, какая она отзывчивая, чуткая и хорошая.
Вздохнув, она тихо и мечтательно сняла пальто.
В сумерки ее охватила опять тревога. В сущности, чему она до такой степени обрадовалась? Иван свободен только чисто-внешне. Но, положим, это — главное. Это уже не слова, а дело.
В последний раз он был с нею так груб и так холоден, несмотря даже на то, что она принесла ему эту жертву. И даже посмеялся над ней. Он нисколько не был ей благодарен. Он сразу почувствовал себя деспотом. Как вероломны мужчины!..
Она тихо плакала. Разве он в состоянии оценить ее любовь? Такими невероятными страданиями она вырвала его свободу, а он… он этого не ценит.
Он — тряпка, которой может помыкать
Чувство тревоги росло. Наконец, она не выдержала опять. Ей казалось, что она никогда не дождется завтрашнего вечера. Почему бы ей не пойти и не посидеть в квартире Ивана? Ведь Серафима Викторовна в номерах.
Может быть, это было нехорошо (и даже наверное), но у нее явилось желание точно упиться своим торжеством. В конце концов, от этого никто не пострадает. Она посидит в пустой квартире — и только.
На мгновение вспомнилась мучительная встреча с «той» девушкой. Но это было так давно… совсем, совсем в другой жизни!
Лида выбежала из своей комнаты, крикнув по дороге отцу:
— К нему!
И стала лихорадочно одеваться. Он не возражал. Ну, конечно же, это было ее право.
В окнах квартиры Ивана был свет. Мелькнула ужасная мысль:
— Неужели?
В таком случае, она только убедится.
На звонок вышла Дарья. Лицо у нее было подхалимское и вместе нахальное. Зачем только Иван ее держит? Но все равно: Лида ее тотчас же уволит.
— У барина нет никого?
— Только они сами.
Она вспыхнула. По всей вероятности, это покажется ему навязчивостью.
Но она уже не могла терпеть.
— Я зайду. Можно?
— Господи! Небось, вы сами знаете.
Дарья продолжала гадко улыбаться.
Чувствуя шум в ушах, стараясь сдержать биение сердца, она вошла.
Было тихо. Лида остановилась в страхе в передней… У нее было такое чувство, точно тут столпились странные, дрожащие призраки, которые ее не пускают.
Дарья пошла на цыпочках в комнаты.
В этой первой комнате все было по-старому: тот же порядок мебели и так же смотрел со стены портрет Серафимы Викторовны с Шурой на руках. Она упорно не хотела оставить этого дома. Только продавши все эти вещи и уйдя из этих стен, можно начать какую-либо другую жизнь. Господи, когда же конец этой муке?
— Ты? — спросил удивленно Иван и неловко остановился в дверях.
Чем-то она ему помешала.
— Я к тебе на минутку. Можно?
Глаза и вся поза были у него виноватые. Он не умел скрывать своих мыслей и чувств.
— Пожалуйста… заходи, — сказал он, подошел, взял ее руку и хотел поцеловать.
Лида дерзко отдернула ее и молча присела на стул у двери. Вот при каких обстоятельствах довелось им увидеться в первый раз после того, как он стал, наконец, свободен! Иван Андреевич рассеянно скользнул по ней глазами. Она на что-то обиделась? Впрочем, это не важно.
Еще не начав жить вместе, они были уже слишком «свои». С какой стати было ему стесняться с нею?
— Ты пойдешь сегодня к Серафиме Викторовне?… — спросила она, боясь этого готового их сковать тяжелого круга молчания.