Три сердца
Шрифт:
— Этого следовало ожидать, — пожала плечами Кейт. — Я только удивляюсь, что ему пришло в голову заняться литературой.
— Я предполагаю, — сказал Кучиминьский, — что его подтолкнул успех Тынецкого.
— Очень может быть, — согласилась Кейт.
— Наверняка. Так скажите, как я должен поступить? Если бы не его энтузиазм, если бы не его убежденность, что у него талант, — я должен был только определить: талант это или гениальность, — если бы не его вера в себя, я бы пришел к нему и честно сказал: «Оставь в покое это занятие. Ничего хуже в
Кейт согласилась с его выводами.
— И сейчас вы должны ему так и сказать.
— Дорогая пани Кейт! А может, вы бы сняли этот крест с моих плеч? На вас он не обидится, я же стану врагом, а еще хуже сочтет, что я хочу в зародыше убить его талант из опасения конкуренции в его лице.
Кейт все-таки не согласилась, отделавшись шуткой:
— Ах, как нехорошо с вашей стороны. Вы боитесь подвергнуть испытанию ваши приятельские отношения, а хотите, чтобы я рисковала своим семейным счастьем.
Новость о литературных притязаниях Гого развеселила Кейт и породила иронические мысли, но не заняла ее внимание надолго. Она была полностью поглощена подготовкой к премьере и не пропускала ни одной репетиции в театре. Кейт делилась своими мнениями по отдельным сценам пьесы. Под влиянием ее замечаний Роджер в последние минуты переделал диалоги и изменил финал второго акта.
Директор Засецкий, режиссер спектакля, сказал однажды:
— Вам следует взять часть авторского гонорара.
— Самым большим для меня гонораром будет успех пьесы.
А его предсказывали все: актеры, театральные критики, которые иногда бывали на репетициях, даже технический персонал.
Однажды актер, впервые представленный Кейт и не знавший ее ранее, но ежедневно видевший ее в сопровождении Тынецкого, сказал:
— Это настоящее счастье для автора иметь такую жену, как пани…
«Вы ошибаетесь», — хотела поправить Кейт, но он продолжал:
— О, я не говорю о вашей красоте, которая осчастливила бы любого мужчину, а только о вашем знании театра. На протяжении нескольких дней я наблюдал, что каждое ваше замечание повышает качество пьесы.
— Благодарю вас, — улыбнулась Кейт, — но я не жена пана Тынецкого.
— Извините, пожалуйста, — смутился актер, — прошу простить меня, но мне казалось…
Галантно поклонившись, он добавил:
— Насколько моя наблюдательность и интуиция не изменяют мне, то я ошибся лишь во времени, опередив события.
Кейт покраснела и, чувствуя это, громко рассмеялась, чтобы скрыть это нелепое смущение.
— Это ошибка. Я — кузина пана Тынецкого.
К ним подошли актеры. И, воспользовавшись этим, Кейт убежала.
Это незначительное происшествие всколыхнуло, однако, ее воображение. Актер говорил о своей наблюдательности, а значит, он заметил в отношении Роджера к ней и наоборот нечто, что позволило ему подумать о них, как о семье. Как это прозвучало… Опередил события…
И вдруг ее охватила какая-то непонятная удовлетворенность жизнью, стечением обстоятельств и собой. И даже те оскорбления, которые
«Опередил события… А почему бы и нет, почему я не могла стать женой Роджера?.. Морально я свободна и могу распоряжаться собой, да и юридически освобожусь скоро».
Кейт стояла в темном уголке освещенного зала. У рампы две актрисы и режиссер спорили о чем-то с Роджером. Его профиль и высокий силуэт казались ей такими понятными и близкими, такими незаменимыми и единственными…
«Это чувство, — спрашивала она себя, — это и есть любовь?.. А если так, то когда она родилась?»
Минута за минутой она как бы переворачивала странички прошлого. Вот Полясский читает его повесть. Нет, тогда она чувствовала какую-то солидарность с Роджером, уже была счастлива, радуясь его успеху. Значит, еще раньше. Может быть, тогда в санях, когда понесли кони? Нет, тоже нет! Она волновалась за его жизнь и поцеловала. Воспоминания вернули во времена ее приезда в Пруды, и Роджер, который ждал ее у камина…
«А еще на станции я почувствовала сожаление, что он не приехал за мной…»
Да, невозможно найти начало этой цепи фактов. Когда впервые он появился в ее квартире такой холодный и официальный, не родилось ли в ней уже тогда нечто неуловимое, а может, когда он прислал цветы, пришел и говорил о давних стихах. А потом Иоланта восторгалась им, и на следующий день они бродили по Театральной площади. На обратном пути домой она уже понимала, что ей интересно с ним.
Ее размышления прервались окончанием репетиции. Как обычно, они вышли вместе, собираясь зайти в несколько магазинов и поехать к Роджеру домой, где уже заканчивали клеить обои.
— Итак, — сказал он, — послезавтра генеральная репетиция, а во вторник премьера.
— Вы счастливее меня, — вздохнула Кейт. — Вы будете за кулисами, а я в зрительном зале покроюсь гусиной кожей или упаду в обморок.
— Я не теряю надежды, а вы все-таки боитесь?
— О нет! Волнение это — не отсутствие уверенности в качестве произведения, это что-то совершенно непонятное, физиологическое, не зависящее от естественных возможностей.
— Вот поэтому я посоветую вам кое-что: сделайте так, как я, и не ходите на премьеру вообще.
— Вы серьезно не собираетесь? — возмутилась она.
— Почему это вас удивляет?
— Не удивляет, а возмущает.
— Мы же все равно увидим генеральную репетицию, а премьера всего лишь реакция зрительного зала. А еще я признаюсь вам, что мне неинтересно наблюдать за этим явлением, выслушивать аплодисменты или считать количество оваций.
— И поэтому вы не хотите идти?
— Не совсем так. Мне не хочется говорить о творчестве и о впечатлениях знакомых, кроме того, не хочется, чтобы меня выталкивали на сцену, если публика потребует автора, ведь я же не актер, выражением которого является его внешность, а я автор, который обращается к людям посредством своих произведений… Разве вы не понимаете меня?