Три Шарлотты
Шрифт:
– Она будет жить у нас.
– Вот как! А мама знает?
– Нет. Я просто… просто привезла ее.
Лотти погладила тетю Шарлотту по морщинистой щеке. Она едва сдерживала слезы.
– Милая тетя Шарлотта, позволь поручить тебе Жаннету, а я поеду за мамой. Покажи ей ее комнату – знаешь, одну из свободных наверху. И дай ей чего-нибудь горячего позавтракать.
– Я никому не хочу доставлять хлопоты! – застенчиво произнесла Жаннета.
– Хлопоты! – повторила, как эхо, тетя Шарлотта. Она бойко поднялась с кресла, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
– Идите за мной, Жаннета. Ах, как красиво острижены
И она даже ущипнула Жаннету за заплаканную щеку.
«Ах, милая, – подумала Лотти, как ни были напряжены ее нервы, – дорогая моя старушка!» У нее вдруг мелькнула мысль: «Что, если бы моей матерью была она!»
Опрометью сбежала она с лестницы и прыгнула в «электричку». И с такой силой рванула ее с места, что старенький экипаж заходил ходуном и едва не опрокинулся на скользком асфальте.
Она решила прежде всего проехать к одноэтажным домикам на Холстед-стрит, где миссис Пейсон принадлежал целый ряд из шести лавочек. Обычно мать начинала с них свой объезд. Миссис Пейсон собственноручно собирала арендные деньги, вела все книги. Лотти пыталась ей помогать в ведении последних, но из этого ничего не вышло: в счетоводстве она была слаба и безнадежно все путала, если за ней внимательно не следили, в то время как миссис Пейсон жонглировала кассовыми книгами, чековыми книжками и кредиторскими списками, как заправский бухгалтер. Восемнадцатая улица, по которой ехала Лотти, представляла собой весьма неприглядную картину – мешанина жидкой слякоти, ломовики, замызганные вагоны трамваев, мрачные, унылые лавчонки. Скользкие трамвайные рельсы сулили неприятности самоуверенным автомобилистам. Лотти приходилось ехать очень осторожно. Добравшись наконец до лавок на Холстед-стрит, она быстро обежала их одну за другой.
– Моя мать здесь?
– Уже ушла.
– Миссис Пейсон была здесь?
– Давно. Ушла с час тому назад…
Лотти вспомнила о домиках на Сорок третьей улице. Но не могла же мать пойти пешком в такую даль. «И все-таки нужно проверить», – решила Лотти. По дороге туда она заехала домой, Мать еще не вернулась, Лотти помчалась на Сорок третью улицу под проливным дождем, хлеставшим в стекла автомобиля. «Да, миссис Пейсон была здесь, но уже ушла». Лотти почувствовала, что ее охватывает злость. Кровь прилила к голове, застучала в ушах, заколола глаза. Она стиснула зубы и направила автомобиль к лавке Гуса. Она так ухватилась за рычаги, что косточки на суставах побелели.
– Просто стыд и срам, – громко сказала она и слегка всхлипнула, – да, просто стыд и срам! Отлично могла бы меня подождать. Это просто подлость, гадость! Могла бы подождать. Жить не хочется!
Спокойной, находчивой женщины, державшей себя с таким самообладанием в суде, словно не бывало.
– Гус, где моя мать?..
– Она только что ушла. Вы можете еще догнать ее. Я ей говорил, чтобы переждала немножко. Была мокрехонькая, как утопающая крыса. Какой там! И слышать не хотела. Вы ведь знаете свою матушку!
Лотти направилась к трамвайной линии на Индиана-авеню. Глаза ее внимательно всматривались в прохожих, снующих под мокрыми струящимися зонтиками. Наконец у трамвайной остановки Лотти увидела забрызганную грязью, нагруженную свертками черную фигурку. Левая, больная, рука, согнутая в локте, была плотно прижата к
– Мама, дорогая, почему ты не подождала?
В первое мгновение могло показаться, что миссис Пейсон хочет оказать упорное сопротивление. Она даже по-детски выдернула свою руку. Но как ни сильна была ее воля, ее немощное тело протестовало еще сильнее. Лотти почти внесла ее на руках в «электричку». Миссис Пейсон забилась в угол, сморщенная, желтая, как воск. Но лицо ее сохраняло решительное и непримиримое выражение. Автомобиль катился по вымытым дождем улицам. Лотти украдкой поглядывала на мать. Глаза миссис Пейсон были закрыты и, казалось, глубоко ввалились в орбиты.
– Ах, мама… – Голос Лотти прервался; слезы, горячие слезы обиды и раскаяния, покатились по ее щекам. – Зачем ты это сделала? Ведь ты знала… знала…
Миссис Пейсон открыла глаза.
– Ты сказала, что для тебя сестра прислуги Беллы важнее меня, не так ли?
– Но ведь ты знала, что я не…
Она остановилась. Лотти не могла сказать, что не думала этого. Но она не могла объяснить матери, что в желании помочь Жаннете был протест против постоянного подавления ее воли. Мать все равно не поняла бы ее. Но в глубине души Лотти, несмотря на все ее смущение и растерянность, росло и крепло осознание собственного «я».
Она вспомнила о Жаннет, новом члене семейства, водворенном ею на третий этаж их дома. При мысли о необходимости объявить эту новость матери Лотти почувствовала дикое желание расхохотаться. Эта задача была слишком тяжела, слишком безнадежна для того, чтобы отнестись к ней серьезно. За нее надо было либо взяться с уверенной улыбкой, либо заранее обречь себя на позорное поражение. Лотти собралась с духом и решила открыть бой. Она твердо сказала себе, что если Жаннета уйдет, то она уйдет вместе с ней.
– Я привезла к нам Жаннету.
– Кого?
– Жаннету – сестру Гесси. Помнишь, ту девушку, у которой были неприятности со своей семьей.
– К нам! Для чего?
– Она… она очень славная девушка… и умница. Ей некуда было деваться, а у нас… у нас так много места.
– Ты, вероятно, с ума сошла!
– Неужели, мамочка, ты ее выбросишь на улицу в дождь и бурю, как бывает в мелодрамах?
Миссис Пейсон с минуту помолчала.
– Умеет она что-нибудь делать по хозяйству? Белла постоянно говорит, что ее Гесси – сущий клад. Гульду я не могу больше переносить. Расшвыривает в неделю больше, чем мы съедаем. Не понимаю, что они делают с провизией, эти служанки! Если раньше уходил фунт масла, то за последнюю неделю ушло пять, а я едва прикасаюсь…