Три солдата
Шрифт:
– Кто думает о деньгах! – вскричала Женевьева.
Эндрюсу показалось, что он уловил в ее голосе легкий оттенок аффектации, [78] но он сейчас же отбросил мысль об этом.
– Я думаю о том, нет ли здесь поблизости фермы, где я мог бы достать работу.
– Но вы не можете работать как батрак! – со смехом воскликнула Женевьева. – Вы испортите себе руки, вам нельзя будет играть на рояле.
– Неважно. Но это потом, совсем потом. Прежде всего я должен закончить вещь, над которой работаю. У меня сидит в голове одна тема. Она пришла мне в голову, когда я только что поступил в армию – я мыл тогда окна в бараке.
78
[lxxviii] Аффектация( лат.affectus) –
– Какой вы смешной, Жан! Как хорошо, что вы опять со мной. Но вы сегодня страшно серьезны. Может быть, потому, что я заставила вас поцеловать меня?
– Знаете, Женевьева, одного дня мало для того, чтобы у раба разогнулась спина, но с вами, в этом чудном месте… О, я никогда еще не видел такой сочной, богатой растительности! И подумайте только, целую неделю я шел… Вначале по этим серым холмам, потом от Блуа началась роскошная долина Луары… Вы знаете Вандом? Вы видите мои ноги… А какие чудесные холодные ванны принимал я на песчаных берегах Луары! Дайте срок! Ритм шагов – каждый шаг одной и той же длины, – который мне внушили на учебном плацу, и безнадежная, безысходная тоска – все это будет глубоко погребено во мне великолепием вот этого вашего мира.
Он встал и мягко мял пальцами какой-то листок.
– Вы видите – уже завязываются маленькие ягоды. Посмотрите сюда, – сказала она, откидывая в сторону листья, свесившиеся над ее головой. – Этот сорт винограда самый ранний; но я должна вам показать мои владения, моих кузин, птичий двор и вообще все.
Она взяла его за руку и вытолкала из виноградника. Они побежали, как дети, держась за руки, по огороженным дорожкам.
Я хочу сказать вам следующее, – начал он, запинаясь и следуя за ней поперек зеленой лужайки. – Если мне удастся изобразить все эти страдания в музыке, я буду в состоянии запихнуть их в самую глубь моей памяти. Тогда я смогу свободно жить своей собственной жизнью среди этого праздника лета.
Около дома она повернулась к нему.
– Вы сейчас познакомитесь с моей тетей и кузинами.
– Пожалуйста, только не сейчас, Женевьева! Я не расположен сегодня ни с кем разговаривать, кроме вас. Мне надо так много сказать вам.
– Но скоро уже пора завтракать, Жан. Мы можем поговорить после завтрака.
– Нет, я не могу сейчас ни с кем разговаривать. Я должен сначала пойти и привести себя немного в порядок.
– Как хотите… Но вы должны прийти сегодня вечером и сыграть нам. К чаю будут два или три знакомых… Это будет очень любезно с вашей стороны, если вы сыграете нам, Жан.
– Но разве вы не можете понять? Я не в состоянии сейчас видеть вас в обществе других.
– Как хотите, – сказала Женевьева.
Лицо ее покрылось румянцем; рука ее лежала на железной задвижке двери.
– Можно мне прийти к вам завтра утром? Тогда я скорее смогу встретиться с людьми, после того как основательно поговорю с вами. Видите ли, я…
Он замолчал, опустив глаза в землю. Затем начал глухим, страстным голосом:
– О, если бы я только мог выкинуть это из головы! Эти топочущие ноги, эти голоса, выкрикивающие приказания…
Его рука дрожала, когда он взял руку Женевьевы. Она спокойно смотрела ему в глаза своими широко открытыми карими глазами.
– Какой вы сегодня странный, Жан! Во всяком случае, приходите завтра утром, пораньше.
Она вошла в дом. Он обошел вокруг, прошел в ворота и широкими шагами пошел вдоль реки, обсаженной липами, по дороге, которая вела к деревне.
Мысли надоедливо
Это оттого, что он ожидал слишком многого; он ожидал, что она поймет его без всяких объяснений, инстинктивно. Он не сказал ей ничего. Он не сказал ей даже, что он дезертир. Что удержало его от того, чтобы сказать ей? В том состоянии смущения, в котором он находился, он не мог бы объяснить этого. Только в самой глубине его существа лежала ледяная, тяжелая уверенность: она ему изменила. Он был одинок. Какой дурак! Он захотел основать всю свою жизнь на случайной симпатии! Нет, ошибкой была, скорее, эта нездоровая игра словами. Он был похож на обидчивую старую деву, выдумывающую воображаемые последствия. «Принимай жизнь, как она есть», – говорил он самому себе. Как бы то ни было, они любили друг друга; не все ли равно, как любили? Кроме того, он свободен и может работать. Разве этого недостаточно?
Но как дождаться утра, когда он увидит ее и расскажет ей все, и сломает все эти глупые маленькие перегородки, которые еще стоят между ними, – так, чтобы жизнь каждого была открыта другому?
Дорога свернула в сторону от реки; по обеим сторонам ее шли обнесенные стенами сады, которыми начиналась деревня. Сквозь полуоткрытые двери Эндрюс видел старательно возделанные огороды и фруктовые сады, в которых серебристые ветви качались на фоне неба. Потом дорога перешла в узкую мощеную улицу с белыми и палевыми домиками по бокам, с зелеными ставнями и красными черепичными кровлями, В конце деревни серая церковная башня, покрытая золотистыми нитями лишайника, поднимала к небу свои колокола под широкими остроконечными арками. Против церкви Эндрюс свернул в узенький переулок и вышел снова к реке, на набережную, покрытую чахлыми кустами акации. На угловом здании – ветхом домике, крыша которого выдавалась во всех направлениях, – была вывеска: «Свидание моряков». Комната, в которую вошел Эндрюс, была такая низкая, что ему пришлось наклониться, чтобы не задеть за тяжелую темную перекладину. Позади старого бильярдного стола была дверь, за которой шла лестница, ведущая наверх. Мадам Бонкур стояла у лестницы. Это была рыхлая, пожилая женщина с круглыми глазами, круглым, очень красным лицом и улыбкой на губах.
– Не будете ли вы добры дать маленький задаточек, если можно?
– Пожалуйста, – сказал Эндрюс, доставая бумажник. – Позволите за неделю вперед?
Лицо женщины расплылось в улыбку.
– Если вам угодно… Ах, месье, жизнь теперь очень дорога. Бедные люди, как мы, с трудом могут сводить концы с концами.
– Я это прекрасно знаю, – сказал Эндрюс.
– Вы иностранец, – начала женщина вкрадчивым тоном, получив деньги.
– Да. Я только недавно демобилизовался.
– Ага, вы демобилизованы! Вы будете так любезны заполнить листочек для полиции?
Женщина протянула руку, в которой лежал узкий клочок печатной бумаги.
– Хорошо, я заполню его, – сказал Эндрюс, и сердце его учащенно забилось.
Не задумавшись над тем, что делает, он положил бумажку на край бильярда и написал: «Джон Браун, 23 года. Чикаго, Иллинойс, Соединенные Штаты. Музыкант. Паспорт № 1432286».
– Благодарю вас, месье! Будьте здоровы, месье! До свиданья, месье!