Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети
Шрифт:
– Знаешь, если б Николашка был умнее, он бы сослал свою немку с сестрицей в монастырь, а Распутина вздернул бы на виселице. Тогда его было бы сложнее сбросить…
– Шур, ну ты правда думаешь, что она – шпионка?
– Какая разница. Народ так думает.
– Что ж, народ вон и лавки громит… Веру Гулину вместе с царицей сошлем? Она же тоже немка, – Сергей почти перестал стонать.
– Да ты что? Верочка здесь не при чем! И муж ее на войне каждый день под пулями ходит!
– Так для Николая его Аликс, такая же Верочка… Понимаешь?
– И пусть! Больше поводов его свергнуть! – бубнил Саша.
– Шур, давай дома про наше
– Согласен, – захохотал Шура.
V
Все кровавые жертвы, принесенные погромщиками, никакого впечатления на Богов войны не возымели. В июле немцы взяли Варшаву. Дума потребовала начать расследование против военного министра Сухомлинова. Депутаты желали знать – он просто коррупционер или такой же шпион, как его друг полковник Мясоедов. Однако вполне ожидаемым выступлением против Сухомлинова они не ограничились, а замахнулись даже на императорскую семью, подняв вопрос об отставке великого князя Сергея Михайловича.
Митя, хоть и не был членом монаршей семьи, тоже переживал не лучшие времена. Последние месяцы были настолько неудачны, что он больше не мог содержать огромный дом. Ему пришлось продать свой особняк и переехать в более скромное жилье. Прислугу рассчитали, а Глаша начала вспоминать навыки домохозяйства, приобретенные в школе рукоделия.
Глафира не роптала, смиренно принимая все испытания, ни разу не проронив ни слова укора. Но Митя все равно чувствовал вину, и это страшно бесило его. Что же получается, она такая идеальная и благочестивая, а он – подонок и пьяница? Как назло, история с метательными аппаратами буксовала. Это тоже добавляло раздражения. Но самым ядовитым червем, прогрызающим дыры в сердце Мити, была ревность.
Глаше теперь приходилось самой ходить в лавки и на рынки за продуктами. Митя не мог не замечать, как на нее смотрят мужчины на улице. До сих пор он помнил слова тетки о том, что Тата не его дочь.
Как-то Митя вернулся домой в изрядном подпитии. Глаши не было. Он увидел в окно, как она подходит к дому, а ее тяжелую корзину с продуктами несет молочник из соседней лавки – молодой, крепкий парень. Митя почувствовал, как гнев разливается по его венам.
Как только Глаша зашла в прихожую, ее встретила сильнейшая оплеуха от мужа. Женщина настолько растерялась, что даже не закричала.
– Потаскуха! – крикнул ей в лицо Митя, забрызгав слюной, которой можно было дезинфицировать, настолько разило алкоголем. Он ударил жену второй раз.
Глафира упала. Она прижала руку к горящей щеке и заплакала.
– Думаешь, я не знаю? Не догадываюсь? – на мужчину было страшно смотреть. Лицо было перекошено от злости.
Глаша горько рыдала. Она решила, что Митя узнал про ночь с графом и бьет ее за это.
– Прости, – заикаясь от всхлипываний, проговорила она. Было очевидно, что она чувствует себя виноватой.
Митя жаждал крови. Его гнев рвался наружу, но жена уже лежала поверженная на полу, и он побоялся, что не сможет остановиться. Никогда раньше его так не захлестывали эмоции. Тогда ревнивец стал крушить мебель и все, то попадалось ему под руки. Разгромив прихожую и часть комнаты, Митя направился
Глаша рыдала на том же месте. Когда женщина увидела, что муж уходит, она в панике схватила его за штанину и попыталась удержать.
– Не оставляй меня! – рыдала она: – Я люблю только тебя!
Митя вырвался и выскочил из дома. В его голове пульсом стучали ее слова. Никогда раньше он не видел от нее такого открытого проявления чувств и пылкого признания в любви.
Ревнивец посидел в трактире, выпил несколько рюмок. Но водка уже не лезла, а вот супруга не шла у него из головы. Он испытывал невероятное желание быть с ней, сам удивляясь такому приливу страсти после безумного скандала.
Митя поспешил домой. Там он схватил заплаканную жену и отвел в спальню. Супруга поразила его. Даже в их первую брачную ночь она не была столь чувственной и безудержной. А Митю в глубине души терзали сомнения – боится потерять или заглаживает вину? За что конкретно она так самозабвенно просит прощения?
Утром Митя проснулся с мерзким похмельным привкусом во рту, страшной головной болью и каким-то странным ощущением, которое посетило его впервые – ему было противно смотреть на Глафиру.
VI
Удивительно цинично устроена жизнь. Где-то идет война, гибнут солдаты, а жизнь в тылу не останавливается. Люди любят и ненавидят, женятся и разводятся, рожают детей и умирают. Человек поражает своим умением приспосабливаться даже к самым чудовищным обстоятельствам.
Как и миллионы других европейцев, Елисеевы продолжали жить своей жизнью.
После окончания университета Николай стал работать помощником присяжного поверенного. Новые семья и работа занимали почти все его время, заметно сократив визиты к братьям.
После ухода Глеба на войну, Мариэтта затихла. Братья выдохнули. Более не было эксцентричных выходок и скандалов. Девочка преданно ждала своего героя, регулярно получая письма с фронта и исправно отвечая на них.
Сергею в любом случае некогда было бы нянчиться с домочадцами. Он выдержал испытание на степень магистра японской словесности при Петроградском университете. Кроме того, они с Верочкой ждали первенца и были поглощены последними приготовлениями.
Шура, как всегда, находился в состоянии постоянного протеста и исправно посещал различные разгоняемые собрания. На одном из митингов он увидел девушку, которая поразила его воображение. Она смело выступала, призывая к решительным действиям по свержению самодержавия:
– Долой грабительскую войну! Долой кровавый царский режим! Да здравствует революция! Берите в руки оружие, конфискуйте помещичьи земли и фабрики! Да здравствует демократическая республика!
Ораторша была наэлектризована, как шаровая молния. Если б перед ней сейчас предстал какой-нибудь помещик или промышленник, она бы прожгла его насквозь одним только взглядом. Шура раньше не встречал таких девиц. Барышни, окружающие его, были скромными, милыми, стеснительными, опускающими глаза от смущения. Приглашение сестрой в дом кавалера без соблюдения всех церемоний считалось верхом авантюризма и своенравия. А тут была самая настоящая амазонка! Что особенно нравилось Шуре, в революционерке полностью отсутствовала визгливая истеричность, характерная многим суфражисткам. Ей совершенно чуждо было кокетство. Взгляд ее был суровым, но открытым и честным. Она искренне верила в то, что говорила. Саша был покорен.