Три судьбы. К берегам Тигра. Пустыня. Измена
Шрифт:
— Та ничего, наша взяла.
— А траву — вам?
— Нам, — удовлетворенно заканчивает Пузанков.
Разговоры мало-помалу стихают и уступают место мерному храпу заснувших казаков. Караулы расставлены на своих постах и охраняют наш сон. Дневальные заботливо посматривают за стреноженными и сбатованными конями, чтобы они не разбрелись и не затерялись среди ночи.
Рано утром меня будит встревоженный вахмистр:
— Вашбродь, ероплан.
— Аэроплан?
— Так точно. Будите командира.
Я расталкиваю Гамалия.
—
— Вон, вашскобродь, еле видать, — указывая рукой на серый горизонт, говорит Никитин.
После некоторых усилий ловим черную точку в наши шестикратные цейсы. Так и есть. Это, несомненно, летящий в нашу сторону аэроплан. Но чей? Свой или врага? Скорее всего — последнее.
— Сейчас же спрятать коней, завести в кусты и, пока не дам приказания, не выводить. Казакам лечь в траву! — кричит Гамалий.
Люди быстро разбегаются по кустам, кони заведены в самую глубь треугольника и совершенно скрыты от глаз воздушного наблюдателя. Пулеметчики наводят на светлеющее небо черные стволы невидимых в траве пулеметов. Рокотание мотора слышится сильней, черная точка растет и выплывает на светлый фон. Огибая лес, аэроплан проносится на значительной высоте, летит в сторону пройденной нами пустыни. Казаки высовываются из травы и провожают шуточками стальную птицу:
— Политила шукать доли.
Черная точка делается меньше и, наконец, сливается с облаками, только глухо рокочет мотор да потревоженные птицы стаями носятся в воздухе, оглашая долину испуганным свистом. Гамалий опускает цейс и говорит:
— Кажется, мы у цели. Аэроплан английский и, вероятно, послан для наших розысков.
От изумления Химич глупо крякает и раскрывает рот. Радостный гул пробегает по сотне. Слова командира электризуют казаков.
— Свой ероплан! Англицкий! — несутся радостные восклицания, заражая надеждой измученных людей.
Взбодренные словами Гамалия, они радостно машут шапками и, не боясь обнаружить себя, вылезают из кустов, стараясь хоть краем глаза разглядеть скрывшийся в облаках самолет.
— Теперь близко, мабуть скоро и дойдем.
— Давай бог! — поддерживают довольные голоса. — Помаялись немало, треба и отдохнуть.
— По коням! — гудит голос есаула.
Едем, пригибая высокую, сверкающую росой траву. Усталости как не бывало. Аэроплан развеял сомнения и неуверенность. Тяжелый путь, зной, убитые товарищи и страх за себя — все забыто и рассеялось как дым. Востриков, несмотря на разболевшуюся рану, потешает прибаутками казаков. Взрывы смеха пугают притаившихся в траве птиц.
— Очумели от радости, жеребцы, — кивая в сторону смеющихся, говорит вахмистр, — ровно живой водой сбрызнули. Ну, и то сказать, вашбродь, много муки на себя приняли, не дай бог никому. Спасибо вам да командиру: без вас нам бы не дойти.
Я гляжу в ясные глаза Никитина и чувствую невыразимую радость от простых слов честного малого.
Ойзатягивает вполголоса запевала. Певцы негромко подтягивают старинную запорожскую песню, разливающуюся по сонной равнине. Гамалий довольно усмехается.
— Пусть поют. Впереди еще немало трудностей, конец пути не близок, а такая бодрость духа доведет нас до англичан.
Я еду рядом с ним. Мы отделяемся от сотни. Есаул продолжает:
— Я не уверен, был ли это на самом деле союзный аэроплан. Думаю, что да. Его окраска, направление и моя, редко обманывающая меня, интуиция говорят за то, что это был английский самолет. Но так или иначе необходим был хороший подъем, который подбодрил бы и освежил казаков. Я не ошибся в своих расчетах. Сейчас мне не страшен целый батальон регулярной турецкой пиады [44] .
44
Пехоты.
Цель оправдывает средства, и я внутренне согласен с есаулом, но мне почему-то не хочется повернуться лицом к весело поющей сотне. Я вспоминаю ясный взгляд Никитина и его просто сказанные слова: «Не дай бог, сколько муки приняли на себя казаки» — и мне становится тоскливо от веселых звуков залихватской песни.
Переходим вброд неглубокую речонку и, напоив коней, снова двигаемся в путь. Веселая бодрость не покидает казаков, и только отсутствие табака мучает людей.
— Ничего, вот придем к английцам — они каждому по фунту отвалят, — шутит Химич.
— А кто их знает? Они, может, через фронт добры, а как по соседству станут, так, может, еще хуже сталоверов. Эх, веселое горе, казацкая жизнь!
— Это правда. Добер топор до бревна, как поцелует — бревну смерть.
— А бис их знае? Балакают люди, що английцы ти ж сами нимци.
— Тож порося, только ростом с карася, — подхватывает Востриков.
— Хо-хо-хо! — заливается сотня, забыв на минутку об отсутствующем табаке.
Делаем привал. Дозоры спугнули пару бурых лисиц, во всю прыть улепетывающих по равнине. Казаки с удовольствием гогочут им вслед.
— Видите, что значит допинг? Бодрый дух — великое, батенька, дело!
Казаки беспрестанно оглядываются назад, каждому хочется увидеть возвращающийся аэроплан. Иногда чей-нибудь прерывистый голос радостно возвещает:
— Летыть! Ей-богу ж. Он летыть.
Сотня устремляет взоры в указанную сторону и внимательно разглядывает совершенно чистый небосклон.
— Тю, ведьмак, так то ж карга, — неожиданно сплевывает в сторону Востриков, и смущенный наблюдатель под общий хохот прячется в ряды.