Три судьбы. К берегам Тигра. Пустыня. Измена
Шрифт:
— Ну, ну! — задыхаясь, крикнул Скиба.
Пленные перестали шуметь. Конвойные переглянулись и подались ближе.
— А Прасковья секачом развалила ему башку. Весь лоб, мало до уха не разрубила! Он, подлюга, сомлел, а она испугалась, и в Терек. Знаешь, там, где глубина и где омут глухой…
Скиба, не в силах говорить, молча мотнул головой.
— Утопилась. Ее плат головной да чеги остались.
— А тело? — с трудом спросил казак.
— Ку-у-да! Сам знаешь, какое место. Сверху тишь, а внизу, на глубине, водоверть да ключи. Понесло ее, бедную, куда-нибудь к
— И Миколка утонул, и Прасковья. Один я остался… — медленно, словно, самому себе, сказал Скиба.
— А ты, Панас, не сумуй, соберись с силой. Что теперь сделаешь. Плачь не плачь, а жену не вернешь, — сказал Григорий.
— А я и не плачу, — с трудом, сквозь зубы, проговорил Скиба, — не плачу! За меня те поплачут, кто сгубил мою жену и Миколу…
— А отец его тоже помер, Панас, через два дня, после Прасковьи. — И Гришатка стал рассказывать словно окаменевшему Скибе все станичные события, происшедшие за последние дни.
Спустя, час Скиба доложил Медведеву о том, что среди пленных встретил своего родича, молодого казака Григория Столетова, и попросил, если это возможно, вызволить его и зачислить во второй эскадрон.
— Казак ладный, силком забрали в армию. А у нас будет добрым кавалеристом, — закончил он.
Медведев записал фамилию, имя и часть пленного.
— Их проверят в Особом отделе дивизии, и если все у него в порядке, то через неделю он будет с вами во взводе.
— Спасибо! — коротко поблагодарил Скиба и пошел разыскивать Гришатку, чтобы сообщить ему эту новость.
ГЛАВА XVII
— Товарищ Медведев, из политотдела литературу привезли для частей и подарки. Опять же актеры приехали. Куда прикажете складывать? — спросил худой невысокий человек, вваливаясь в комнату и близоруко щуря на военкома глаза.
— Это кого же, товарищ Николаев, складывать: актеров или литературу? — улыбнулся военком и сказал: — Литературу и все прочее сложить в канцелярии, а актеров зови сюда.
В комнату вошли три человека странного вида. На первом были надеты ватные стеганные шаровары и суконная красноармейская рубаха, на ногах — черные облинявшие обмотки, из-под которых выглядывали огромные, порыжевшие от времени солдатские ботинки. На плечи был накинут замасленный брезентовый плащ, а на тощей шее болтался свернутый вдвое, некогда щегольской, шарф.
Двое других были одеты примерно так же.
— Разрешите представиться: актеры, присланные по наряду культотдела поарма для устройства агитационного спектакля. Я — режиссер и руководитель Любим-Ларский, а это вот мои коллеги — резонер Потоцкий и комик-буфф Перегудов.
Артисты церемонно поклонились. Медведев не без удовольствия поглядел на них.
— Садитесь, товарищи, не церемоньтесь. Выпейте чайку, согрейтесь, да, кстати, и потолкуем. Сейчас соберутся политкомы из эскадронов, вот сообща и послушаем вас.
Любим-Ларский вежливо улыбнулся и в знак согласия наклонил голову.
Комната постепенно наполнялась подходившими из эскадронов людьми. Видя незнакомые лица, они с любопытством оглядывали
— А мы, дорогие товарищи, ждали, ждали, да уж и ждать перестали, — поблескивая смеющимися глазами, говорила Маруся.
— Да-а, не верилось, — подтвердил Медведев. — Кто, думаем, из вас, из городских, в такую даль поедет?
— Теперь главное, — перебила Маруся, — чтобы пьесу хорошую, революционную нам показали, посвежее.
Режиссер подумал и потом нерешительно предложил:
— Разве вот два акта из пьесы «Овод» по Войничу? Это будет и легко, и агитационно.
— Вам виднее. А что, поновей ничего нет?
Любим-Ларский с сожалением развел руками.
— Ну, ладно. Нет другой, не надо. Валите эту. Ну, а потом?
— Потом декламация революционных стихов товарища Демьяна Бедного и концерт, — неуверенно закончил режиссер.
— Что ж, неплохо — заключил Карпенко.
С самого утра около школы сновали дети, с любопытством прислушиваясь к стуку топоров, мяуканию пил и грохоту молотков, раздававшимся внутри. Более смелые прилипли к окнам. По улице носился худой, очкастый Николаев, что-то выискивавший для театра. Среди стука и мелькания топоров важно, с неторопливостью знающего себе цену человека ходил Любим-Ларский. Комик, отобрав четырех красноармейцев, умевших держать кисть в руках, малевал с ними незатейливые декорации, поминутно отходя в сторону, чтобы полюбоваться произведением рук своих. Маруся и две сиделки из полевого лазарета старательно сшивали длинные неровные полосы казенной бязи, готовя из нее будущий занавес. Скиба, присев на корточки около них и высунув от усердия язык, водил кистью по уже намеченным карандашом буквам лозунга:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
К полудню сцена была готова.
Зал шумно наполнялся. На длинных скамейках степенно рассаживались бабы, разряженные в извлеченные из скрыней праздничные платья и пестрые полушалки. Красноармейцы располагались группами.
Почти все свободные от нарядов люди пришли сюда. Позади, в простенке и у входа, стояли мужики, то ли стеснявшиеся, то ли считавшие спектакль пустым и несерьезным делом. Несмотря на уговоры Николаева, они упорно не двигались вперед и не садились на свободные места, но не проявляли желания и уйти, терпеливо дожидались начала. Махорочный дым сизой пеленой вился над ними, из открытых дверей в комнату врывался свежий вечерний воздух, смешиваясь с клубами тянувшегося к выходу дыма.
За занавесом все было готово.
На сцене стоял стол, покрытый красным сукном, и несколько табуретов. Из-за криво поставленных раскрашенных кустов выглядывала Маруся. Поймав устремленный на нее взгляд Скибы, она весело улыбнулась и подмигнула ему. Одергивая на ходу потрепанный френч, вышел Медведев. Еще раз окинув сцену критическим взором специалиста, прошелся Любим-Ларский. Видимо оставшись доволен, он подошел к военкому:
— Все готово. Можно подымать занавес?
Медведев, потирая руки, ответил: