Три толстяка (Худ. И. Харсекин)
Шрифт:
На пустой желудок, конечно, не потанцуешь.
Не потанцуешь, конечно, и с горя. Но пустые желудки и горе были только у тех, кто собирался сегодня в рабочих кварталах, чтобы снова идти в поход на Дворец Трех Толстяков. А франты, дамы, сыновья и дочери обжор и богачей чувствовали себя превосходно. Они не знали, что гимнаст Тибул строит в полки бедный, голодный рабочий люд; они не знали, что маленькая танцовщица Суок освободила оружейника Просперо, которого только и ждал народ; они мало придавали значения тем волнениям, которые поднялись в городе.
— Пустяки, —
— Конечно, — заливался молодой франт, грызя яблоко и оглядывая свои фрак. — Эти рудокопы и эти грязные ремесленники не имеют ружей, пистолетов и сабель. А у гвардейцев есть даже пушки.
Пара за парой подходили беспечные и самодовольные люди к дому Раздватриса.
На дверях у него висела дощечка с надписью:
«Учитель танцев Раздватрис. Учу не только танцам, но вообще красоте, изяществу, легкости, вежливости и поэтическому взгляду на жизнь. Плата — за десять танцев вперед».
На большом паркете медового цвета, в круглом зале, Раздватрис преподавал свое искусство.
Он сам играл на черной флейте, которая каким-то чудом держалась у его губ, потому что он все время размахивал руками в кружевных манжетах и белых лайковых перчатках. Он изгибался, принимал позы, закатывал глазки, отбивал каблуком такт и каждую минуту подбегал к зеркалу посмотреть: красив ли он, хорошо ли сидят его бантики, блестит ли напомаженная голова…
Пары вертелись. Их было так много и они так потели, что можно было подумать следующее: варится какой-то пестрый и, должно быть, невкусный суп.
То кавалер, то дама, завертевшись в общей сутолоке, становились похожими либо на хвостатую репу, либо на
…Раздватрис ехал задом наперед…
лист капусты, или еще на что-нибудь непонятное цветное и причудливое, что можно найти в тарелке супа.
А Раздватрис исполнял в этом супе должность ложки. Тем более, что он был очень длинный, тонкий и изогнутый.
Ах, если бы Суок посмотрела на эти танцы, вот бы она смеялась! Даже тогда, когда она играла роль Золотой Кочерыжки в пантомиме «Глупый король», и то она танцевала куда изящней. А между тем ей нужно было танцевать, как танцуют кочерыжки.
И в самый разгар танцев три огромных кулака в грубых кожаных перчатках постучали в дверь учителя танцев Раздватриса.
По виду эти кулаки мало чем отличались от глиняных деревенских кувшинов.
Суп остановился.
А через пять минут учителя танцев Раздватриса везли во Дворец Трех Толстяков. Три гвардейца прискакали за ним. Один из них посадил его на круп своей лошади спиной к себе, — другими словами, Раздватрис ехал задом наперед.
— Я ведь должен взять с собой некоторые костюмы, музыкальные инструменты, а также парики, ноты и любимые романсы, — заявил Раздватрис, собираясь в путь. — Неизвестно, сколько мне придется пробыть при Дворце. А я привык к изяществу и красоте, а потому люблю часто менять одежду.
Танцоры бежали за лошадьми, махали платками и кричали Раздватрису приветствия.
Солнце влезло высоко.
Раздватрис был доволен, что его вызвали во Дворец. Он любил Трех Толстяков за то, что их любили сыновья и дочери не менее толстых богачей. Чем был богаче богач, тем больше он нравился Раздватрису.
— В самом деле, — рассуждал он. — Какая мне польза от бедняков? Разве они учатся танцовать? Они всегда заняты работой и никогда не имеют денег. То ли дело богатые купцы, богатые франты и дамы. У них всегда много денег, и они никогда ничего не делают.
Как видите, Раздватрис был не глуп по-своему, но по-нашему — глуп.
— Дура эта Суок, — удивлялся он, вспоминая маленькую танцовщицу. — Зачем она танцует для нищих, для солдат, ремесленников и оборванных детей? Ведь они ей платят так мало денег.
Должно быть, еще больше удивился бы глупый Раздватрис, если б узнал, что эта маленькая танцовщица рискнула своей жизнью, чтобы спасти вождя этих нищих, ремесленников и оборванных детей — оружейника Просперо.
Всадники скакали быстро.
Происшествия в пути были довольно странные. Постоянно вдалеке хлопали выстрелы. Кучки взволнованных людей толпились у ворот. Иногда через улицу перебегали два-три ремесленника, держа в руках пистолеты… Лавочникам, казалось бы, только и торговать в такой чудный день, а они закрывали ставни и сами высовывали свои толстые, блестящие щеки из форточек. Разные голоса из квартала в квартал перекликались:
— Просперо!
— Просперо!
— Он с нами!
— С н-а-а-ми!
Порой пролетал гвардеец на разгоряченной лошади, рассыпавшей пену. Порой какой-нибудь толстяк, пыхтя, бежал в проулок, а по сторонам бежали рыжие слуги, приготовив палки для защиты своего господина.
В одном месте такие слуги, вместо того, чтобы защищать своего толстого хозяина, совершенно неожиданно принялись его избивать, производя шум на целый квартал.
Раздватрис сперва подумал, что это выколачивают пыль из турецкого дивана.
Отсыпав три дюжины ударов, слуги поочередно лягнули толстяка в зад, потом, обнявшись и потрясая палками, побежали куда-то, крича:
— Долой Трех Толстяков! Мы не хотим служить богачам! Да здравствует народ!
А голоса перекликались:
— Просперо!
— Про-о-о-сп-е-е-ро!
Словом, была большая тревога. В воздухе пахло порохом.
И, наконец, случилось последнее происшествие.
Десять гвардейцев преградили путь трем своим товарищам, везшим Раздватриса.
Это были пешие гвардейцы.