Шрифт:
У меня есть рассказы, которые не были опубликованы по понятным мне причинам: скучные, неудачные, вторичные. Есть рассказы, которые публиковались, но со временем я стал считать их слишком слабыми.
А вот с рассказом «Три тощака» ничего не могу понять. Он был написан вскоре после ГКЧП, в августе 1991 года, и явился, конечно же, откликом и на политическое безумие тех событий, и на общую разруху в стране, и на то мрачное положение, в котором тогда пребывали актеры, писатели, художники… в общем – большинство
Но рассказ-то получился не только о том времени, когда и опубликовать-то ничего толком было нельзя. Почему же я не включил его в сборники рассказов, когда страна начала меняться? Наверное, очень не хотелось вспоминать то время.
Подлое время…
Тогда очень хотелось убраться куда подальше. Найти другой глобус. И неважно, что там будет – власть Трех Толстяков или восставшего народа. Что угодно – лишь бы не та самодовольная мерзость, что правила бал в России.
P.S. Признаюсь честно, что в этом рассказе, отпечатанном на машинке и только сейчас оцифрованном, за прошедшие пятнадцать лет потерялась одна страница (не скажу, какая именно). Так что небольшой фрагмент рассказа написан заново, по моим смутным воспоминаниям. Он, конечно, стал немного другим. Но я постарался воспроизвести его максимально близко к исходному тексту…
– Если нам станет плохо, то мы будем знать, что нет никого, кто жиреет в то время, когда мы голодны…
– Ура! Ура! – неслись крики.
Тощак Первый
Травести Булкина
Время волшебников прошло. По-видимому, вместе с бесплатными профсоюзными путевками для матерей-одиночек… Лида Булкина, актриса провинциального театра, понимала это прекрасно. Но вот ее малолетний сын никак не мог понять, почему мама едет в село на спектакль, а не к морю на отдых. Прихватив, разумеется, его с собой…
– Роль помнишь? – уверенный бас главного режиссера оторвал Лиду от безуспешных попыток свести дебет с кредитом. Она торопливо улыбнулась, но в рабочий ритм войти не успела. Именно этим объяснялся ее вопрос:
– Какую?
Главный, едва начавший очередной сеанс поглаживания бороды, поперхнулся собственным кадыком.
– Сколько их у тебя?
– Две, – сознавая оплошность, но уже не в силах остановиться, произнесла Булкина. – Девочка Суок и мальчик Тутти.
– Тутти-фрутти, – оригинально скаламбурил главреж. – Справишься?
Булкина торопливо кивнула. Маленькая, хотя и пухлая, похожая не то на дозревающую девочку, не то на перекормленного мальчика, она всегда играла детские роли. Похоже, главный ничего подозрительного не заметил…
– Постой, – режиссер не уходил. Он стоял рядом с креслом Лиды в проходе дряхлого театрального автобусика и задумчиво смотрел поверх головы Булкиной. Автобус качался на колдобинах, за окнами проплывала заснеженная степь. Труппа притихла, с любопытством
Лида покосилась на Танечку Добренко, вторую кандидатку на детские роли. Ростом Таня тоже не вышла… но восьмой месяц беременности явно мешал ей изображать Суок, не говоря уже о Тутти. При каждом рывке автобуса, помнившего еще правление Хрущева, Танечка ласково хваталась за живот. Впрочем, сейчас она и это забывала делать. Отчаянно глядя на Лиду, Танечка мотала головой и умоляюще улыбалась. Признаться, что Танечка не может играть Суок, было бы жестоко. Главреж давно заявлял, что уволит первую же актрису, посмевшую забеременеть. Лишь мечтательно-летаргическое состояние не позволяло ему заметить Танину фигуру или удивиться тому, что в спектакле она исполняет роль Второго Толстяка.
– Нет, не играют. Это в книге они вместе, а у нас новое прочтение текста. Тутти – это лишь мечта девочки Суок о богатом и могущественном брате… ну, и эротический подтекст небольшой… А для Тутти придуманная им Суок – проявление комплекса Электры… ну, еще и показатель его стремление властвовать, помыкать женщинами…
Главреж задумчиво покивал.
– Любопытная трактовка… Да-с. А не слишком ли круто?
– Спектакль-то для взрослых, – храбро пискнула Лида.
– Ну да, понимаю, – главреж кивнул, однако из состояния мозговой активности не выпал. – Ребята, а зачем мы переделываем детский спектакль для взрослых? Давайте сыграем… э-э-э… «Сон в летнюю ночь»? Или…
Из-за спины главного вынырнул помреж. Молодой и энергичный, он давно уже занимался делами творческими, оставив главному режиссеру любимую тем административную часть работы.
– Леопольд Львович, вы помните, как на прошлой неделе мы обсуждали политическую ситуацию в стране? Все нестабильно, неясно, борются силы старые и новые… то есть, старые и очень старые. Брать спектакли советских лет – провокационно. Брать спектакли диссидентов – а вдруг обстановка сменится. Западные авторы – сами понимаете. Лучше всего использовать детскую сказку для создания забавного эротико-комедийного скетча. Никто не придерется, и пойдет в любой аудитории. Хоть для старых коммунистов, хоть для молодых бизнесменов.
Утонувший в тарахтении помощника, главреж замахал руками:
– Да помню, помню, Игорь Константинович! Но зачем «Трех Толстяков» взяли? Сказочка-то насквозь политизирована!
– Во дает, старик, – прошептала Лиде успокоившаяся Танечка. Главному режиссеру уже было не до вопроса о неработоспособности второй травести. – Поумнел…
Игорь Константинович потупил глаза.
– Да, погорячились… Текста никто толком не помнил… да еще по радио объявили, что большая часть нас – за возврат к коммунистическому прошлому.
– Голосование же недействительным признали, – вновь блеснул эрудицией главный. – Так что делать? Всю политику из сказки не выкинешь, сюжета не будет!
– Новое прочтение, – твердо заявил помощник. – Не с точки зрения путчистов Просперо и Тибула, а с точки зрения правительства народного триединства.
– Кого?
– Трех Толстяков.
Главный повернулся и молча побрел в хвост автобуса. Игорь Константинович улыбнулся труппе и громким шепотом заявил:
– Человек старой закалки… Что ж, роли вы знаете, зритель неприхотливый. А что такое мешок картошки на каждого за выступление – не мне вам объяснять!