Три товарища
Шрифт:
– Рио-де-Жанейро… – Пат притянула к себе ветку сирени. – Вы были там вдвоем с Робби?
Готтфрид опешил. У меня мурашки побежали по телу.
– Смотрите, какая луна! – торопливо сказал я и многозначительно наступил Ленцу на ногу.
При вспышке его сигареты я заметил, что он улыбнулся и подмигнул мне. Я был спасен.
– Нет, мы там не были вдвоем, – заявил Ленц. – Тогда я был один. Но что если мы выпьем еще по глоточку крюшона?
– Больше не надо, – сказала Пат. – Я не могу пить столько вина.
Фердинанд окликнул нас, и мы пошли
– Войдите, детки, – сказал он. – Ночью людям, подобным нам, незачем общаться с природой. Ночью она желает быть одна. Крестьянин или рыбак – другое дело, но мы, горожане, чьи инстинкты притупились… – Он положил руку на плечо Готтфрида. – Ночь – это протест природы против язв цивилизации, Готтфрид! Порядочный человек не может долго выдержать это. Он замечает, что изгнан из молчаливого круга деревьев, животных, звезд и бессознательной жизни. – Он улыбнулся своей странной улыбкой, о которой никогда нельзя было сказать, печальна она или радостна. – Заходите, детки! Согреемся воспоминаниями. Ах, вспомним же чудесное время, когда мы были еще хвощами и ящерицами, – этак пятьдесят или шестьдесят тысяч лет тому назад. Господи, до чего же мы опустились с тех пор…
Он взял Пат за руку.
– Если бы у нас не сохранилась хотя бы крупица понимания красоты, все было бы потеряно. – Осторожным движением своей огромной лапы он продел под свой локоть ее ладонь. – Серебристая звездная чешуйка, повисшая над грохочущей бездной, – хотите выпить стакан вина с древним-древним старцем?
– Да, – сказала она. – Все, что вам угодно.
Они вошли в дом. Рядом с Фердинандом она казалась его дочерью. Стройной, смелой и юной дочерью усталого великана доисторических времен.
В одиннадцать мы двинулись в обратный путь. Валентин сел за руль такси и уехал с Фердинандом. Остальные сели в «Карла». Ночь была теплая, Кестер сделал крюк, и мы проехали через несколько деревень, дремавших у шоссе. Лишь изредка в окне мелькал огонек и доносился одинокий лай собак. Ленц сидел впереди, рядом с Отто, и пел. Пат и я устроились сзади.
Кестер великолепно вел машину. Он брал повороты, как птица, будто забавлялся. Он не ездил резко, как большинство гонщиков. Когда он взбирался по спирали, можно было спокойно спать, настолько плавно шла машина. Скорость не ощущалась.
По шуршанию шин мы узнавали, какая под нами дорога. На гудроне они посвистывали, на брусчатке глухо громыхали. Снопы света от фар, вытянувшись далеко вперед, мчались перед нами, как пара серых гончих, вырывая из темноты дрожащую березовую аллею, вереницу тополей, опрокидывающиеся телеграфные столбы, приземистые домики и безмолвный строй лесных просек. В россыпях тысяч звезд, на немыслимой высоте, вился над нами светлый дым Млечного Пути.
Кестер гнал все быстрее. Я укрыл Пат пальто. Она улыбнулась мне.
– Ты любишь меня? – спросил я. Она отрицательно покачала головой.
– А ты меня? – Нет. Вот счастье, правда?
– Большое счастье.
– Тогда
– Решительно ничего, – ответила она и взяла мою руку.
Шоссе спускалось широким поворотом к железной дороге. Поблескивали рельсы. Далеко впереди показался красный огонек. «Карл» взревел и рванулся вперед. Это был скорый поезд – спальные вагоны и ярко освещенный вагон-ресторан. Вскоре мы поравнялись с ним. Пассажиры махали нам из окон. Мы не отвечали. «Карл» обогнал поезд. Я оглянулся. Паровоз извергал дым и искры. С тяжким, черным грохотом мчался он сквозь синюю ночь. Мы обогнали поезд, – но мы возвращались в город, где такси, ремонтные мастерские и мебелированные комнаты. А паровоз грохотал вдоль рек, лесов и полей в какие-то дали, в мир приключений.
Покачиваясь, неслись навстречу нам улицы и дома. «Карл» немного притих, но все еще рычал как дикий зверь.
Кестер остановился недалеко от кладбища. Он не поехал ни к Пат, ни ко мне, а просто остановился где-то поблизости. Вероятно, решил, что мы хотим остаться наедине. Мы вышли. Кестер и Ленц, не оглянувшись, сразу же помчались дальше. Я посмотрел им вслед. На минуту мне это показалось странным. Они уехали, – мои товарищи уехали, а я остался…
Я встряхнулся.
– Пойдем, – сказал я Пат. Она смотрела на меня, словно о чем-то догадываясь.
– Поезжай с ними, – сказала она.
– Нет, – ответил я.
– Ведь тебе хочется поехать с ними…
– Вот еще… – сказал я, зная, что она права. – Пойдем…
Мы пошли вдоль кладбища, еще пошатываясь от быстрой езды и ветра.
– Робби, – сказала Пат, – мне лучше пойти домой.
– Почему?
– Не хочу, чтобы ты из-за меня от чего-нибудь отказывался.
– О чем ты говоришь? От чего я отказываюсь? – От своих товарищей…
– Вовсе я от них не отказываюсь, – ведь завтра утром я их снова увижу.
– Ты знаешь, о чем я говорю, – сказала она. – Раньше ты проводил с ними гораздо больше времени.
– Потому что не было тебя, – ответил я и открыл дверь.
Она покачала головой:
– Это совсем другое.
– Конечно, другое. И слава богу!
Я поднял ее на руки и пронес по коридору в свою комнату.
– Тебе нужны товарищи, – сказала она. Ее губы почти касались моего лица.
– Ты мне тоже нужна.
– Но не так…
– Это мы еще посмотрим…
Я открыл дверь, и она соскользнула на пол, не отпуская меня.
– А я очень неважный товарищ, Робби.
– Надеюсь. Мне и не нужна женщина в роли товарища. Мне нужна возлюбленная.
– Я и не возлюбленная, – пробормотала она.
– Так кто же ты?
– Не половинка и не целое. Так… фрагмент….
– А это самое лучшее. Возбуждает фантазию. Таких женщин любят вечно. Законченные женщины быстро надоедают. Совершенные тоже, а «фрагменты» – никогда.
Было четыре часа утра. Я проводил Пат и возвращался к себе. Небо уже чуть посветлело. Пахло утром.