Три товарища
Шрифт:
– Фрау Пат… – послышалось мне. – Скорее…
– Что случилось? – крикнул я.
Она не могла перевести дух:
– Скорее. Фрау Пат… несчастье.
Я побежал по песчаной лесной дорожке к дому. Деревянная калитка не поддавалась. Я перемахнул через нее и ворвался в комнату. Пат лежала в постели с окровавленной грудью и судорожно сжатыми пальцами. Изо рта у нее еще шла кровь. Возле стояла фройляйн Мюллер с полотенцем и тазом с водой.
– Что случилось? – крикнул я и оттолкнул ее в сторону.
Она что-то сказала.
– Принесите
– Это не рана…
Я резко повернулся к ней.
– Кровотечение, – сказала она.
Меня точно обухом по голове ударили:
– Кровотечение?
Я взял у нее из рук таз:
– Принесите лед, достаньте поскорее немного льда. Я смочил кончик полотенца и положил его Пат на грудь.
– У нас в доме нет льда, – сказала фройляйн Мюллер.
Я повернулся. Она отошла на шаг.
– Ради бога, достаньте лед, пошлите в ближайший трактир и немедленно позвоните врачу.
– Но ведь у нас нет телефона…
– Проклятье! Где ближайший телефон?
– У Массмана.
– Бегите туда. Быстро. Сейчас же позвоните ближайшему врачу. Как его зовут? Где он живет? Не успела она назвать фамилию, как я вытолкнул ее за дверь:
– Скорее, скорее бегите! Это далеко?
– В трех минутах отсюда, – ответила фройляйн Мюллер и торопливо засеменила.
– Принесите с собой лед! – крикнул я ей вдогонку.
Я принес свежей воды, снова смочил полотенце, но не решался прикоснуться к Пат. Я не знал, правильно ли она лежит, и был в отчаянии оттого, что не знал главного, не знал единственного, что должен был знать: подложить ли ей подушку под голову или оставить ее лежать плашмя.
Ее дыхание стало хриплым, потом она резко привстала, и кровь хлынула струей. Она дышала часто, в глазах было нечеловеческое страдание, она задыхалась и кашляла, истекая кровью; я поддерживал ее за плечи, то прижимая к себе, то отпуская, и ощущал содрогания всего ее измученного тела. Казалось, конца этому не будет. Потом, совершенно обессиленная, она откинулась на подушку.
Вошла фройляйн Мюллер. Она посмотрела на меня, как на привидение.
– Что же нам делать? – спросил я.
– Врач сейчас будет, – прошептала она. – Лед… на грудь, и, если сможет… пусть пососет кусочек…
– Как ее положить?.. Низко или высоко?… Да говорите же, черт возьми!
– Пусть лежит так… Он сейчас придет. Я стал класть ей на грудь лед, почувствовав облегчение от возможности что-то делать; я дробил лед для компрессов, менял их и непрерывно смотрел на прелестные, любимые, искривленные губы, эти единственные, эти окровавленные губы…
Зашуршали шины велосипеда. Я вскочил. Врач.
– Могу ли я помочь вам? – спросил я. Он отрицательно покачал головой и открыл свою сумку. Я стоял рядом с ним, судорожно вцепившись в спинку кровати. Он посмотрел на меня. Я отошел немного назад, не спуская с него глаз. Он рассматривал ребра Пат. Она застонала.
– Разве это так опасно? – спросил я.
– Кто
– Как, то есть, лечил?.. – пробормотал я. – Какой врач? – нетерпеливо переспросил он.
– Не знаю… – ответил я. – Нет, я не знаю… я не думаю…
Он посмотрел на меня:
– Но ведь вы должны знать…
– Но я не знаю. Она мне никогда об этом не говорила.
Он склонился к Пат и спросил ее о чем-то. Она хотела ответить. Но опять начался кровавый кашель. Врач приподнял ее. Она хватала губами воздух и дышала с присвистом.
– Жаффе, – произнесла она наконец, с трудом вытолкнув это слово из горла.
– Феликс Жаффе? Профессор Феликс Жаффе? – спросил врач. Чуть сомкнув веки, она подтвердила это. Доктор повернулся ко мне: – Вы можете ему позвонить? Лучше спросить у него.
– Да, да, – ответил я, – я это сделаю сейчас же, а потом приду за вами! Жаффе?
– Феликс Жаффе, – сказал врач. – Узнайте номер телефона.
– Она выживет? – спросил я.
– Кровотечение должно прекратиться, – сказал врач. Я позвал горничную, и мы побежали по дороге. Она показала мне дом, где был телефон. Я позвонил у парадного. В доме сидело небольшое общество за кофе и пивом. Я обвел всех невидящим взглядом, не понимая, как могут люди пить пиво, когда Пат истекает кровью. Заказав срочный разговор, я ждал у аппарата. Вслушиваясь в гудящий мрак, я видел сквозь портьеры часть смежной комнаты, где сидели люди. Все казалось мне туманным и вместе с тем предельно четким. Я видел покачивающуюся лысину, в которой отражался желтый свет лампы, видел брошь на черной тафте платья со шнуровкой, и двойной подбородок, и пенсне, и высокую вздыбленную прическу; костлявую старую руку с вздувшимися венами, барабанившую по столу… Я не хотел ничего видеть, но был словно обезоружен – все само проникало в глаза, как слепящий свет.
Наконец мне ответили. Я попросил профессора.
– К сожалению, профессор Жаффе уже ушел, – сообщила мне сестра.
Мое сердце замерло и тут же бешено заколотилось. – Где же он? Мне нужно переговорить с ним немедленно.
– Не знаю. Может быть, он вернулся в клинику.
– Пожалуйста, позвоните в клинику. Я подожду. У вас, наверно, есть второй аппарат.
– Минутку. – Опять гудение, бездонный мрак, над которым повис тонкий металлический провод. Я вздрогнул. Рядом со мной в клетке, закрытой занавеской, щебетала канарейка. Снова послышался голос сестры: – Профессор Жаффе уже ушел из клиники.
– Куда?
– Я этого точно не знаю, сударь.
Это был конец. Я прислонился к стене.
– Алло! – сказала сестра, – вы не повесили трубку?
– Нет еще. Послушайте, сестра, вы не знаете, когда он вернется?
– Это очень неопределенно.
– Разве он ничего не сказал? Ведь он обязан. А если что-нибудь случится, где же его тогда искать?
– В клинике есть дежурный врач.
– А вы могли бы спросить его?
– Нет, это не имеет смысла, он ведь тоже ничего не знает.