Три товарища
Шрифт:
– Да, но не разговаривайте, – ответил Жаффе, – и только на минутку. Ей нельзя волноваться.
От слез я не видел ничего, кроме зыбкого светового пятна, мои веки дрожали, но я не решался вытереть глаза. Увидев этот жест, Пат подумала бы, что дело обстоит совсем плохо. Не переступая порога, я попробовал улыбнуться. Затем быстро повернулся к Жаффе и Кестеру.
– Хорошо, что вы приехали сюда? – спросил Кестер.
– Да, – сказал Жаффе, – так лучше.
– Завтра утром могу вас увезти обратно.
– Лучше не надо, – сказал Жаффе.
– Я поеду осторожно. – Нет, останусь еще на денек, понаблюдаю за
– Хорошо, тогда я сплю здесь. Вы сможете устроиться в деревне?
– Да. Приготовить вам зубную щетку и пижаму?
– Не надо. Имею все при себе. Всегда готов к таким делам, хотя и не к подобным гонкам.
– Извините меня, – сказал Кестер, – охотно верю, что вы злитесь на меня.
– Нет, не злюсь, – сказал Жаффе.
– Тогда мне жаль, что я сразу не сказал вам правду. Жаффе рассмеялся:
– Вы плохо думаете о врачах. А теперь можете идти и не беспокоиться. Я остаюсь здесь.
Я быстро собрал постельные принадлежности. Мы с Кестером отправились в деревню.
– Ты устал? – спросил я.
– Нет, – сказал он, – давай посидим еще где-нибудь. Через час я опять забеспокоился.
– Если он остается, значит это опасно, Отто, – сказал я. – Иначе он бы этого не сделал…
– Думаю, он остался из предосторожности, – ответил Кестер. – Он очень любит Пат. Когда мы ехали сюда, он говорил мне об этом. Он лечил еще ее мать…
– Разве и она болела этим?..
– Не знаю, – поспешно ответил Кестер, – может быть, чем-то другим. Пойдем спать?
– Пойди, Отто. Я еще взгляну на нее разок… так… издалека.
– Ладно. Пойдем вместе.
– Знаешь, Отто, в такую теплую погоду я очень люблю спать на воздухе. Ты не беспокойся. В последнее время я это делал часто.
– Ведь сыро.
– Неважно. Я подниму верх и посижу немного в машине.
– Хорошо. И я с удовольствием посплю на воздухе. Я понял, что мне от него не избавиться. Мы взяли несколько одеял и подушек и пошли обратно к «Карлу». Отстегнув привязанные ремни, мы откинули спинки передних сидений. Так можно было довольно прилично устроиться. – Лучше, чем иной раз на фронте, – сказал Кестлер. Яркое пятно окна светило сквозь мглистый воздух. Несколько раз за стеклом мелькнул силуэт Жаффе. Мы выкурили целую пачку сигарет. Потом увидели, что большой свет в комнате выключили и зажгли маленькую ночную лампочку.
– Слава богу, – сказал я.
На брезентовый верх падали капли. Дул слабый ветерок. Стало свежо.
– Возьми у меня еще одно одеяло, – сказал я.
– Нет, не надо, мне тепло.
– Замечательный парень этот Жаффе, правда?
– Замечательный и, кажется, очень дельный.
– Безусловно.
Я очнулся от беспокойного полусна. Брезжил серый, холодный рассвет. Кестер уже проснулся.
– Ты не спал, Отто?
– Спал.
Я выбрался из машины и прошел по дорожке к окну. Маленький ночник все еще горел. Пат лежала в постели с закрытыми глазами. Кровотечение прекратилось, но она была очень бледна. На мгновение я испугался: мне показалось, что она умерла. Но потом я заметил слабое движение ее правой руки. В ту же минуту Жаффе, лежавший на второй кровати, открыл глаза. Успокоенный, я быстро отошел от окна, – он следил за Пат.
– Нам лучше исчезнуть, – сказал я Кестеру, –
– Там все в порядке? – спросил Отто.
– Да, насколько я могу судить. У профессора сон правильный: такой человек может дрыхнуть при ураганном огне, но стоит мышонку зашуршать у его вещевого мешка – и он сразу просыпается.
– Можно пойти выкупаться, – сказал Кестер. – Какой тут чудесный воздух! – Он потянулся.
– Пойди.
– Пойдем со мной.
Серое небо прояснялось. В разрывы облаков хлынули оранжево-красные полосы. Облачная завеса у горизонта приподнялась, и за ней показалась светлая бирюза воды. Мы прыгнули в воду и поплыли. Вода светилась серыми и красными переливами.
Потом мы пошли обратно. Фройляйн Мюллер уже была на ногах. Она срезала на огороде петрушку. Услышав мой голос, она вздрогнула. Я смущенно извинился за вчерашнюю грубость. Она разрыдалась:
– Бедная дама. Она так хороша и еще так молода.
– Пат доживет до ста лет, – сказал я, досадуя на то, что хозяина плачет, словно Пат умирает. Нет, она не может умереть. Прохладное утро, ветер, и столько светлой, вспененной морем жизни во мне, – нет, Пат не может умереть… Разве только если я потеряю мужество. Рядом был Кестер, мой товарищ; был я – верный товарищ Пат. Сначала должны умереть мы. А пока мы живы, мы ее вытянем. Так было всегда. Пока жив Кестер, я не мог умереть. А пока живы мы оба, Пат не умрет.
– Надо покоряться судьбе, – сказала старая фройляйн, обратив ко мне свое коричневое лицо, сморщенное, как печеное яблоко. В ее словах звучал упрек. Вероятно, ей вспомнились мои проклятья.
– Покоряться? – спросил я. – Зачем же покоряться? Пользы от этого нет. В жизни мы платим за все двойной и тройной ценой. Зачем же еще покорность?
– Нет, нет… так лучше.
«Покорность, – подумал я. – Что она изменяет? Бороться, бороться – вот единственное, что оставалось в этой свалке, в которой в конечном счете так или иначе будешь побежден. Бороться за то немногое, что тебе дорого. А покориться можно и в семьдесят лет».
Кестер сказал ей несколько слов. Она улыбнулась и спросила, чего бы ему хотелось на обед.
– Вот видишь, – сказал Отто, – что значит возраст: то слезы, то смех, – как все это быстро сменяется. Без заминок. Вероятно, и с нами так будет, – задумчиво произнес он.
Мы бродили вокруг дома.
– Я радуюсь каждой лишней минуте ее сна, – сказал я.
Мы снова пошли в сад. Фройляйн Мюллер приготовила нам завтрак. Мы выпили горячего черного кофе. Взошло солнце. Сразу стало тепло. Листья на деревьях искрились от света и влаги. С моря доносились крики чаек. Фройляйн Мюллер поставила на стол букет роз. – Мы дадим их ей потом, – сказала она. Аромат роз напоминал детство, садовую ограду…
– Знаешь, Отто, – сказал я, – у меня такое чувство, будто я сам болел. Все-таки мы уже не те, что прежде. Надо было вести себя спокойнее, разумнее. Чем спокойнее держишься, тем лучше можешь помогать другим.
– Это не всегда получается, Робби. Бывало такое и со мной. Чем дольше живешь, тем больше портятся нервы. Как у банкира, который терпит все новые убытки.
В эту минуту открылась дверь. Вышел Жаффе в пижаме.
– Хорошо, хорошо! – сказал он, увидев, что я чуть не опрокинул стол. – Хорошо, насколько это возможно.