Три твоих имени
Шрифт:
Из меня бы тоже хорошая дочка получилась, думала я, да не надо уже мне никакой семьи.
Снимали долго. Наши все толпились в коридорах, всем было интересно посмотреть, как снимается передача. Оператор все время шикал на них, а потом вообще прогнал на лестницу, чтоб они не мешали снимать интервью.
А я надела куртку и вышла на улицу.
На скамейке неподалеку от крыльца сидел важный и вечно веселый Коля и махал в воздухе своей сумкой.
Я села рядом с ним.
— О, золотая пришла, — обрадовался Коля.
— Привет,
— Телевизор приехал к вам? — спросил Коля.
— Угу, — сказала я. — Снимают Танюшку.
И Коля вдруг заволновался:
— А почему не тебя, почему не тебя, почему?
— Да ты что, Коля. Танюшка — она маленькая и красивая. Ей семью найдут. Маму.
— Золотая тоже маленькая и красивая! Самая лучшая! Тоже маму, тоже маму! — встревоженно залопотал Коля. — Мама — хорошо. У Коли есть мама, мама — хорошо! Мама суп варит, Коля суп ест! Иди, иди!
Коля вдруг начал толкать меня назад в корпус.
— Иди, тоже пусть найдут маму! Иди!
И я пошла.
Сама не знаю, почему.
Наверное, потому, что даже у дурачка Коли есть мама, которая варит ему суп, а у меня — нет.
Я шла по лестнице на второй этаж и неожиданно подумала «а вдруг», хотя еще минуту назад твердо верила — не надо мне никакой семьи.
Я шла и думала: мне четырнадцать лет. Сейчас, сегодня, здесь сидят люди, которые могут что-то сделать. Я думала: это последний шанс.
Потому что хотя все наши хорохорятся и делают вид, что очень самостоятельные, никому особенно не нравится жить в детском доме. Все хотят жить в обычной квартире, чтоб были родители, ну, какие-нибудь не злые. Хотят быть единственным ребенком, чтоб всё покупали и везде возили.
А мне все равно. Я могу в любую семью. Пусть будут младшие братики или сестры.
У меня ведь была сестра, Гелька. Это было очень давно, в другой жизни. Гельку отправили в дошкольный детдом, и теперь я даже не знаю, где она. Наверное, я не узнаю ее, если вдруг увижу. Я даже не очень хорошо помню ее лицо.
Словом, я подошла к первой же телевизионной девушке, которая попалась мне на пути (а попалась мне как раз Света), и сказала:
— А меня Маргарита зовут. Хотите, я покажу вам, какие я умею макраме делать? Заходите ко мне в комнату в гости.
Света, кажется, очень растерялась и от растерянности пошла со мной. И я ей все показала — и вышивки свои, и макраме. И тетрадки по литературе. И грамоту, ту грамоту, которую мне дали в четвертом классе, когда мы пели про весну.
Я показала ей даже бабушкину кружевную дорожку.
— А почему она немного гарью пахнет? — спросила Света.
Надо же. Я уже не замечаю запаха гари, мне кажется, за столько лет он выветрился.
Пришлось рассказать, почему такой запах.
И, когда я закончила рассказ, Света вдруг спросила:
— А сколько тебе лет, Маргарита?
— Четырнадцать.
Света
Надо было, наверное, попросить ее снять меня в телепередаче тоже. Но я не стала просить. Не стала говорить, что я не могу больше тут жить. Что я хочу куда-нибудь домой. Что толку говорить — если я ей понравилась, сама догадается.
Передачу про меня сделали через две недели. В ней говорили, что, конечно, я уже почти взрослый человек, но в жизни, мол, всегда есть чудо. Вдруг оно случится именно с Маргаритой Новак?
И я стала ждать чуда.
Глава 4
Чужой бог
— А вы знаете, что на свете были дикари, которые боялись, когда европейцы их фотографировали? — говорит Александра Евгеньевна. — Эти наивные люди думали, что фотография украдет их душу.
Я плохо получаюсь на фотографиях. Мне не нравится, какая я — нос торчит. Раньше еще торчали уши, но теперь я отрастила волосы, и они все закрывают.
Какая уж тут душа. Мне кажется, в жизни я некрасивая, но все же лучше, чем на фотографиях.
Девчонки бегают из комнаты в комнату, делятся своими тенями и помадами. Всем хочется быть симпатичнее.
Александра Евгеньевна сначала неодобрительно качает головой, а потом, переглянувшись с Верой Петровной, берет дело в свои руки.
— Если вас не остановить, вы раскраситесь, как те самые дикари, — ворчит она.
В итоге нам разрешают чуть-чуть подкрасить ресницы и — («ну пожа-а-алуйста!» — ноют все девчонки) чуть-чуть наложить тени.
Александра Евгеньевна делает сайт.
Вот захочет какой-нибудь человек найти себе сына или дочку, зайдет на сайт, а там — пожалуйста: Маша Петрова, Петя Иванов. Сколько лет, и что он любит, и какой у него характер. Выбирайте, кого хотите. Черненьких, беленьких, рыженьких…
Я часто думаю — каких родителей я бы хотела.
Вот, например, если бы они увлекались спортом… Я бы привыкла, конечно, но я спорт терпеть не могу. Пришлось бы зимой каждое воскресенье на лыжах в лес ходить, летом в какой-нибудь теннис играть — все через силу. Я же не скажу им, что я не хочу.
Хорошо, когда у людей в семье общие увлечения.
Что бы я написала о себе в анкете? Ну, я спокойная. Люблю убираться, чтоб чисто было. Люблю порядок во всем. Люблю читать. Люблю петь.
Фотограф, которого привела Александра Евгеньевна, велит мне повернуть голову чуть влево и улыбнуться.
Я улыбаюсь и думаю две вещи.
Первое — не будет ли видно, что сквозь волосы торчит ухо.
И второе — у меня теперь есть свой собственный знакомый фотограф. В другом городе.
После телепередачи, через неделю примерно, оказалось, что мне со всей страны написали чуть ли не сорок человек. Я устала читать письма.