Три венца
Шрифт:
– - Ведь твоя милость нонече не нашего поля ягода? И что ж это сказывали, будто ты долго жить приказал?
– - Не всякому слуху верь, -- отвечал Курбский, озирая изодранный чекмень казака.
– - А тебе, Данило, каково живется?
– - У Царя Небесного небо копчу, у царя земного землю топчу. Чего так загляделся на меня: что больно захудал, пообносился? Мы, братику, не привередливы: голодать, холодать давно за привычку.
– - Так ты, стало, уже не при Степане Маркыче?
Данило сначала крупно выругался по адресу Степана Марковича, а потом словоохотливо поведал, как
"Так она, значит, еще не замужем!" -- сообразил Курбский, а сам чувствовал, как кровь горячею волною прилила ему в лицо. Куда как охотно порасспросил бы он еще о Биркиных; но позади ехал парубок -- стремянный его, и он стал рассказывать о самом себе, как побывал для своего царевича на Дону, да как вот, на обратном пути, завернул сюда, в Дубны; а тут сведал, что недалече, в Кринице, ярмарка знатная.
– - И что старые знакомцы, Биркины, там же?
– - подхватил Данило и сочувственно-лукаво подмигнул глазом.
– - Да, жаль ее, голубки; да что поделаешь! А вот и Криница!
С вышины пригорка они увидели под собою, в обширной, обросшей травою балке, как на ладони, всю картину ярмарки. Урочище Криница, отстоявшее от Лубен верст десять, славится с незапамятных времен своим целебным родником, к которому в десятую пятницу стекаются тысячи богомольцев и торговцев. Более возвышенная и сухая половина балки служит для торга. Среди двух рядов куреней и шалашей с "сластеницами" и разным готовым съестным товаром, скучилось до тысячи крестьянских возов с сырыми сельскими произведениями. В низменной болотистой половине балки виднелась самая "криница" -- огороженный водоем, сажени четыре в длину и ширину, накрытый деревянным навесом, на столбах которого были развешаны иконы.
Торг еще не начинался: и торговцы, и покупатели столпились около "криницы", вода которой только что освящалась духовенством. Богослужение шло к концу. Вот церковный притч в золотых ризах дал место мирянам, и те плотной стеной, но чинно, шаг за шагом, с обнаженными головами, потянулись по деревянным мосткам к освященному источнику. Здесь каждый наклонялся к воде и либо черпал ее себе кружкой, кувшинчиком, либо просто брал ее горстью, чтобы окропить себе темя, омыть лицо.
Вдруг сердце в груди у Курбского екнуло и шибко забилось. В ряду богомольцев, возвращавшихся от родника, он разглядел толстяка Биркина, а рядом с ним стройную девушку в праздничном малороссийском платье. То была, конечно, Маруся, но не прежняя бойкая, цветущая Маруся, а какое-то угнетенное, как бы убитое горем существо: круглое пригожее личико ее вытянулось, поблекло; глаза углубились, окаймились темными кругами.
– - Что она: недомогала, знать, сильно?
– - тихо спросил Курбский запорожца.
Тот покосился на стремянного, с интересом также засмотревшегося на невиданное зрелище, и тихо же ответил:
– - Да, братику, занеможешь, небось! Глядеть на дивчину -- вчуже жалость берет! На солнышко просвечивает.
– - Так она замуж-то идет не по доброй воле?
– - Наступя на горло да по доброй воле! Хоть и держит нареченного
– - Где? Который?
– - А вон сейчас за ней, мозглявец. Образина-то одна уж чего стоит, продувная, богопротивная! Глазенки, что зверьки, по сторонам так вот и рыскают; а рожа оспой, что поле ржаное, вспахана: только засеять да заборонить. Сам Господь молодчика отметил.
При виде нареченного Маруси, на душе у Курбского стало еще тоскливей. Ужели ей жизнь прожить за этим "отмеченным"? Не жизнь то, а мука смертная! Как бы вызволить бедняжку?
Данило словно заглянул в душу молодого князя.
– - Одно средство только и есть, -- сказал он.
– - Какое?
– - Увозом увезти. "Краденый конь не в пример дешевле купленного обойдется", -- сказал цыган.
Курбский, хотя сам не так давно еще замышлял сделать то же со своею родной сестрою, теперь почему-то наотрез отверг предложенную меру.
– - Гляди-ка: торг никак зачинается, -- промолвил он и, отдав коня своему парубку, сам с Данилою сошел по крутой тропинке в балку.
Ярмарочное движение живой волной подхватило, понесло их.
– - Что покупаешь, господин честной?
– - К нам пожалуйте, к нам, милостивцы!
– - Почетный покупатель дороже денег: задаром отдаем.
Так раздавалось отовсюду, и десятки рук тянулись к красавцу-богатырю, таща его то к возам, то к шалашам.
– - Ну вас к бисовой матери!
– - ворчал Данило, локтями пробивая вперед дорогу своему спутнику.
– - Гам и бестолочь, вавилонское языков смешение, что на польском сейме!
Тут добрались они до довольно обширного куреня, сбитого на живую руку из лозняка и досок. На окнах заманчиво был выложен разный красный и галантерейный товар.
– - Вот и Биркиных лавка, шепнул Курбскому запорожец.
В дверях стоял, с достоинством выпятив свое, еще более, казалось, раздобревшее брюхо, сам дядя Марусин и с профессиональным красноречием зазывал к себе проходящих. Он тотчас узнал Курбского, и если бы тот даже имел перед тем намерение не заглядывать к Биркиным, то теперь пройти так мимо уже не приходилось. Степан Маркович не менее Данилы был озадачен воскрешением молодого князя из мертвых и в первую минуту словно забыл, что слышал прошлым летом про склонность племянницы к гайдуку царевича, или же был слишком уже уверен в ней после данного ею Стрекачу слова.
– - Мы тут на походе, -- извинился он, -- не изготовились принять как надобно, но редкому гостю рады.
Приглашение было не очень-то радушно, запорожец не был удостоен и взгляда; но Курбский, не прекословя, последовал за Биркиным в лавку. Бывший здесь с прочими приказчиками Илья Савельич рассыпался только что в похвалах разложенному на прилавках товару перед двумя лубенскими модницами и не имел поэтому времени обратить должное внимание на вновь вошедшего, которого хозяин тут же провел за переборку в заднюю часть куреня.