Три версты с гаком
Шрифт:
И все-таки он опоздал: Тани на станции не было. Уехала в неизвестном направлении.
В Смехово Артем вернулся лишь к вечеру. Алексей и его пассажирки, так и не дождавшись его, уехали в Ленинград. В доме все прибрано, подметено, посуда вымыта, а на столе приготовлен для Артема давно остывший обед. Ничего не скажешь, хозяйственная эта девушка Ира!..
На следующее утро Артем пригнал домой «Москвич», снял рессору и отвез ее на автобусе в Вышний Волочек, где была станция технического обслуживания. Там проторчал до вечера, пока не отремонтировали
Со стороны Ленинграда стал притормаживать ЗИЛ-130. В кузова большие зеленые контейнеры. У висячего моста грузовик остановился. Из кабины выбралась на обочину дородная женщина в длинном в обтяжку пальто. Шофер подал мешок. Женщина поклонилась шоферу и, оглянувшись— нет ли близко машин, — перешла шоссе. ЗИЛ взревел и, набирая скорость, покатил под уклон в сторону Москвы. Женщина бросила взгляд на молчаливого Артема и остановилась неподалеку. Видно, тоже в Смехово.
Быстро сгущались осенние сумерки. Низкие темно-дымчатые облака проносились над головой. Ветер порывами налетал на ольшаник, заставляя голые сучья стучать друг о дружку. На шоссе ярко вспыхнули и погасли автомобильные фары. Две большие молчаливые птицы, спланировав сверху, нырнули под нависший над путями железнодорожный мост.
Женщина неподвижно стояла в стороне, повернувшись к Артему боком. Из-под шерстяного платка выглядывала черная прядь волос. Что-то в ее грузной фигуре было знакомое. Внимательно присмотревшись, Артем узнал Степаниду Петрову. Он хотел было поздороваться, но Степанида не смотрела в его сторону.
Вдруг мешок у ее ног зашевелился и закряхтел.
«Может, и мне порося завести? — подумал Артем. — В подполе на железных крюках будут висеть копченые окорока. В яме картошка, морковь, свекла. В деревянных кадках — квашеная капуста, огурцы, соленые грибы. И вьюжными зимними вечерами буду спускаться в подпол с керосиновой лампой и накладывать в глубокую тарелку скользкие, остро пахнущие приправой рыжики и волнушки...»
Он так живо представил на белой тарелке холодные рыжики, что даже слюну сглотнул. До порося, может быть, дело и не дойдет, а вот грибов на будущий год уж точно кадку насолит.
Когда платок на голове Степаниды стал сливаться с черными волосами, а вдалеке заиграли всполохи света — водители включили дальний свет, — с шоссе в Смехово свернул «Москвич-408». Артем поднял руку. Машина прошла немного вперед и остановилась.
— Подкинете до Смехова? — попросил Артем. — У меня тут рессора...
Из машины вылез плотный парень в коричневой кожанке на «молниях». Потянулся, несколько раз присел. Артем улыбнулся: знакомое движение! Видно, издалека, устал за рулем. Взглянув на Артема, парень тоже улыбнулся:
— Что-то в Смехове раньше не встречал я бородатых...
— Вот встретили.
Тут подскочила Степанида с мешком и затараторила:
— Довезешь, родимый? Гляди-ко — уж темень, а дома мужик,
Парень посмотрел на Степаниду, и улыбка исчезла с его лица. По тому, как он ничего не ответил, Степанида еще пуще забеспокоилась: чего доброго, не возьмет, а кому охота по темному избитому проселку тащиться три версты с гаком?
— По делам к нам в Смехово, аль к родственникам? Коли ночевать негде, я тебе один хороший дом укажу. За полтинник переночуешь на чистой постели. И молочка можно купить, яичек...
— А к себе чего ж не хочешь пустить? — спросил парень.
— Домишко-то у меня маленький, старый, с тараканами, а потом мужик мой сильно храпит...
— Чего ж это твой дом вдруг похудел? Лучший был на всей Кооперативной улице...
— Чиво? — удивленно раскрыла рот Степанида. — Никак тутошний?
— Садись, — сказал парень.
Степанида, озадаченно посмотрев на него, полезла в кабину.
— Мешок давай в багажник положу.
— Мешок-то одна видимость... Пущай лежит на коленках.
— Золото у тебя в нем, что ли? — усмехнулся парень.
— С базара еду, родимый... Кой-чего тут для домашнего хозяйства.
Артем сел рядом с водителем, и они поехали. Прыгающий свет фар освещал глубокие, с черной окаемкой лужи, в которых плавали грязные листья, отражались исхлестанные бортами грузовиков голые кусты, покосившиеся, с вырванными клочьями древесины телеграфные столбы.
— Не узнаешь меня, тетка Степанида? — помолчав, спросил водитель.
— Чей же ты будешь-то, родимый? Будто и вправду личность твоя мне знакомая...
— Когда-то за твоей дочкой Любашей ухаживал...
— Господи, неужто Петька непутевый?
— Что Петька — это верно, — сказал парень. — А насчет «непутевого» я с тобой, тетка Степанида, не согласен... Это в твоем бабьем представлении был я непутевым.
— Батюшки, надо ж, Петька непутевый! Откуда ж ты взялся-то, головушка твоя забубённая?
— Из Харькова. Отпуск у меня, вот и решил в родные края наведаться. Считай, с пятьдесят второго тут не был... С тех самых пор, как отдала ты Любашу за капитана-артиллериста. Где она сейчас?
— В Калуге... Муж-то ейный до подполковника дослужился и в этом году на пенсию вышел...
— Чего же ты за старого выдала?
— На пятнадцать годков всего и старше-то... Ох, и хватила моя Любушка горюшка с ним! Ты ж знаешь, веселая она была, хохотушка, а он бирюк бирюком... Глядит исподлобья, не улыбнется... Поругаются, так целый месяц, бывает, молчит. Ходит надутый, как индюк, и хоть бы слово! Вот уж пятый год к нам сюда глаз не кажет. Разобиделся на меня за чтой-то... Слова поперек не скажи, сразу насупится, замолчит и глазами только зыркаету. чисто сыч лесной... Она уж и разводиться с ним надумала, да ведь дочь у них. В этом году в институт поступила. Слава богу, хоть она не в батьку...