Три версты с гаком
Шрифт:
Где она сейчас? Может быть, тоже сидит у горящей печки и думает о нем?.. В одну ночь решить все: бросить школу, дом, наконец его, Артема. Даже не поговорить перед отъездом! Вот это характер! Почему же он, зная ее, не был все-таки до конца откровенен? Таня рассказала ему всю свою жизнь. Все, что может рассказать удивительно искренний и честный человек. Она была вправе от него ожидать того же, а он смолчал... Или хуже — скрыл.
И как Артему не было горько, где-то в глубине души он не верил, что это все. Он каждый день ждал письма. Чувствовал, что рано или поздно оно придет.
Где-то наверху в трубе протяжно завыло, из печи длинным языком выплеснулось яркое пламя и по-змеиному снова втянулось в опаленную кирпичную утробу. Артем подошел к оттаявшему наполовину окну и увидел, как вьюга, будто гигантский пастуший кнут, закрутила длинный снежный хвост и хлестнула по стеклам. Вот почему сегодня так быстро потемнело: вьюга! Темное небо будто вымощено пухлыми растрепанными подушками, испещренную автомобильными шинами дорогу начисто вылизывает поземка. У соседа с забора птицей взмыл в мглистое небо мешок из-под отрубей. Затарахтела в дымоходе чугунная задвижка, мягкая снежная лапа упруго застучала по звякнувшему стеклу. Уже не один хвост, а десятки, сотни хвостов закрутились, завертелись вокруг водонапорной башни, белых домов, яблонь в садах. Вьюга спиралью закручивалась на дороге, расшатывая заборы, телеграфные столбы, и с воем уносилась в низкое лохматое небо. На разные голоса застонало, завыло, засвистело за окном. И вот уже не видно соседних домов, яблонь, башни — все исчезло в пляшущей снежной круговерти.
Артем стоял у гудящего окна, за которым бесилась вьюга, и чего-то ждал.
Глава восемнадцатая
1
Как-то в сельпо Артем увидел в очереди Володю Дмитриенко. Была суббота, и мужички, толкуя о разном, толпились у прилавка. Володя чинно стоял в самом конце. Высокий, плечистый, он выделялся. На выбритых щеках здоровый румянец. Пыжиковая шапка сбита на затылок. Володя в черном полушубке и новых фетровых бурках с завернутыми голенищами. Артем так и не имел возможности поблагодарить его за неожиданную помощь. Кто знает, не подвернись тогда на Горбатом карьере Дмитриенко, и замерз бы Артем под сосной в сугробе.
Артем стоял за хлебом и подсолнечным маслом, однако, когда подошла очередь, взял бутылку «Столичной».
— Зайдем ко мне? — предложил он Володе.
— Чего я у тебя забыл? — удивился тот.
Артем с сожалением взглянул на бутылку и вздохнул.
— Один я не пью, а вот за компанию...
— Я тоже один ни-ни, — сказал Володя. — Нет интересу.
— Ну так как? Зайдем?
Дребезжащая дверь на тугой пружине то и дело хлопала: в магазин входили все новые и новые покупатели. И каждый прихватывал с собой изрядную порцию клубящегося паром холода.
— Я за папиросами... — заколебался Володя.
— У меня есть.
Они вышли из магазина. Метель повсюду намела сугробы. От домов к калиткам тянулись неширокие, расчищенные от снега тропинки. У аптеки вымахал сугроб вровень с крышей. Небо поголубело. Заиндевелая водонапорная башня была окутана испариной. Холод отпустил, и снег под ногами уже не визжал так остервенело.
Дома Артем
— Поджарить яичницу с салом? Володя не возражал.
В доме он не был таким самоуверенным, как обычно. Долго у порога обметал бурки, пошаркал подметками по половичку. Повесив на вешалку полушубок и шапку, достал из кармана расческу и завертел головой, разыскивая зеркало.
— Нет, понимаешь, — улыбнулся Артем, хлопоча у стола. — Не обжился еще как следует.
Володя пригнулся у стеклянного буфета, у которого всякий раз прихорашивалась Машенька, и стал водить расческой по курчавым светлым волосам. Потом подошел к картине, хотел было поднять холст, но, взглянув на хозяина, смутился и спросил:
— Можно поглядеть?
Артем кивнул. Володя долго смотрел на портрет, потом восхищенно покачал головой: дескать, ну и ну! Широко улыбнулся и с уважением посмотрел на Артема.
— Здорово похожа... Машка-то Кошкина!
Портрет Гаврилыча — он все еще был незакончен — Артем повернул к стене, и Володя, видевший это, ничего не сказал, но по лицу его скользнула тень.
— Это не Танин портрет,— сказал Артем, сообразив в чем дело. — Вот тут у меня есть наброски... — И протянул альбом.
Володя присел на скамейку у печки и, с осторожностью переворачивая листы, подолгу разглядывал каждый рисунок. Половина альбома была посвящена Тане, а половина — Гаврилычу. Дойдя до него, Володя удивился:
— Гляди-ка, Васька! С топором, с рубанком... С собакой. Нашел кого рисовать!
— Ты его не знаешь, — сказал Артем.
— Ваську-то плотника? Да кто его не знает...
— Я хотел сказать, ты знаешь его лишь с одной стороны...
— Ваську-то? Да его с какой стороны ни поверни...
— Садись к столу... — пригласил Артем, доставая из буфета две рюмки.
Артем разлил в высокие граненые рюмки холодную водку, положил на хлеб огурец. На сковороде шипела и взбулькивала яичница.
— Вздрогнем? — сказал Артем, поднимая рюмку. Тостов произносить он не умел, да и Володя вряд ли удержался бы от смеха, если бы Артем вдруг торжественно и напыщенно произнес: «Я поднимаю эту рюмку за тебя, Володя Дмитриенко! За то, что ты оказался настоящим парнем и спас мне жизнь!»
Они выпили и поставили рюмки на стол. Закусив огурцом, стали тыкать вилками в черную сковороду.
— Как ты попал-то туда? — спросил Артем. — Ну, где я ткнулся башкой в дерево?
— Деда решил проведать... Мой дед-то, Григорий, лесник. От заводского поселка напрямки через лес пять километров всего и будет-то до его сторожки. Идти-то на лыжах можно через Потерянную рощу иль мимо Горбатого карьера. Ну, я пошел через карьер. Тебя-то, может, и не заметил бы — прошел мимо, — да захотелось с горы разок скатиться. Сперва-то я лыжу внизу увидел. Думаю — бросил кто-нибудь. Бывает, сломается одна — другую тоже выкинут... Стал подниматься на гору-то, гляжу, что-то чернеет в снегу, будто рукавица меховая... А это твоя борода торчит. Сначала думал, сыграл ты, парень, в ящик — голова в кровище, и волосы уж смерзлись...