Три возраста Окини-сан
Шрифт:
Что ж, вполне логично. Коковцев навестил сына.
– Кого ты читаешь? – спросил он.
– Максима Горького. Рассказы его. О босяках.
– И как?
– Да ничего. Страшно…
– А тебе, сукину сыну, не страшно, что мать твоя заливается слезами, а Глашу ты сделал навек несчастной?
Два коковцевских характера соприкоснулись. Гога величаво отряхнул пепел с папиросы и закинул ногу за ногу.
– Глаша об этом ничего не говорила, – ответил он.
– Не понимать ли так, что ты сделал ее счастливой?
– Спроси у нее сам, – отозвался Гога.
Коковцев как-то по-новому взглянул на сына. Перед ним в красивой
– Папочка, если хочешь дать мне по морде – так дай!
– Поздно… – вздохнул Коковцев.
В этот день, разгорячась, он выпорол второго сына, Никиту, схватил лупцевать и младшего – Игоря:
– Будете слушаться? Будете? Будете?
– Оставь Игоречка в покое, – велела ему жена.
– Ну да! Это же твой любимчик. Как я не сообразил?
– Пусть так. Но дери своего любимца – первенького…
Со скандалом он ушел из дому. Его потом видели на Островах, где он катался с обворожительной Ивоной фон Эйлер.
Ольга Викторовна не ошиблась: гастрит – болезнь серьезная!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эскадра Вирениуса через Гибралтар уже вошла в Средиземное море, направляясь к Мальте для докового ремонта. Британский флот проводил большие маневры в Канале: атташе из Лондона докладывал, что в боевых порядках англичан вдруг резко выявилось значение быстроходных кораблей, которые пытались охватить голову колонны… «Что это значит?»
– Это значит, – горько усмехнулся Макаров, – что меня, кажется, опять обворовали. Уже половину из того, что я придумал на благо нашего российского флота, используют на иностранных флотах, выдавая за собственное изобретение…
Степан Осипович считал, что бой на море следует вести в кильватерных колоннах. Когда ему возражали, что в струе кильватера концевым кораблям трудно разобрать сигналы флагмана, идущего в голове колонны, он отвечал, что эскадра в зтом случае должна следовать маневру самого флагмана. Макаров советовал «обрезать» противника с головы и хвоста, группируя мощь огня на авангарде противника. Но под «шпицем», как обычно, отмахнулись от его рекомендаций. Зато англичане оказались более внимательны к тому, что писал и что говорил Макаров. Скоро в морской практике мира родилось странное выражение: «поставить палочку над „Т“ (crossing the „Т“). Если кильватерную линию представить в виде длинной вертикали, то охват головы противника как бы проводит сверху короткую черту, образуя букву „Т“. Теперь следовало ожидать, как японцы, неизменно бдительные, отреагируют на „crossing the «Т“…
Степан Осипович после долгого молчания сказал:
– До тех пор, пока Россия имеет флот, Европа вынуждена с нами считаться. Правда, мы держимся еще на былой славе, а недостатки стараемся не замечать. Не имей мы этой славы, нас давно бы схватили за шкирку и утопили в первой луже… Нет, я не имею права умереть до двадцать третьего года!
В конце декабря 1902 года Коковцев (за отличие и усердие) получил следующий чин – капитана первого ранга; по случаю повышения он в группе офицеров флота представлялся в Зимнем дворце императору. Николай II неизменно носил мундир полковника, но, появляясь перед моряками, обязательно надевал мундир капитана 1-го
– Теперь мы с вами в одном чине, – сыронизировал царь. – А я до сих пор глубоко сожалею, что не привелось плавать с вами на «Владимире Мономахе». Но я вас помню.
Коковцев отвечал как положено:
– Счастлив сохраниться в памяти вашего величества!
– Может, у вас есть личные просьбы ко мне?
Владимир Васильевич вспомнил о семейном скандале:
– Есть!
– Прошу, – любезно склонился к нему император.
– Мой сын Георгий заканчивает корпус гардемарином с отличными оценками в учебе, но… Как и все молодые люди, он отчасти шалопай. Не могли бы вы указать высочайше, дабы его досрочно выпустили из корпуса на эскадру контр-адмирала Вирениуса? Молодой человек нуждается в дальнем плавании, чтобы не избаловаться на берегу среди различных соблазнов.
– С удовольствием я исполню вашу просьбу…
Царь не был пустомелей: вскоре же последовал высочайший приказ – гардемарина Г. В. Коковцева выпустить мичманом на эскадру Вирениуса с назначением в экипаж броненосца «Ослябя». Все произошло настолько четко и стремительно, что даже не Гога, а скорее сам отец был растерян. Коковцев увидел сына уже с билетом на венский экспресс в кармане. Владимир Васильевич не желал видеть слез жены, ему хотелось избежать семейных сцен, в которые непременно вмешалась бы и Глаша, а потому ресторан Варшавского вокзала стал местом их свидания перед разлукой. Каперанг подарил сыну спасательный жилет типа «дельфин», добротно сработанный на знаменитой петербургской фабрике «Треугольник». При этом он сказал сыну:
– Извини! Я бы не желал тебе пользоваться когда-либо этой резиновой штукой, но… море есть море. Возьми.
Гога с веселым смехом отверг подарок:
– Я ведь еще не забыл доблестного Дюпти-Туара! – Он долго наблюдал за оживлением публики в суете вокзального ресторана. – Папа, – вдруг сказал Гога, – я все понимаю, но в этом случае с Глашей я тебя не понял. Мама мне все рассказала! О твоем давнем романе в Нагасаки с этой японкой и то, что у тебя в Японии остался сын от нее. А ведь он мой единокровный брат… Прости, папа, я не помню, как его зовут!
Коковцеву стало тошно.
– Если ты считаешь себя таким взрослым и разумным, что смеешь осуждать своего отца за его мимолетное увлечение юности, тогда… Ну что ж! Давай тогда выпьем… Салют!
– Салют, папа. Но я бы не хотел никого обижать.
Владимир Васильевич догадался, о чем говорит Гога.
– Глаша не должна тебя беспокоить, – заверил он сына. – Если ей что-либо понадобится, я помогу ей сам…
Экспресс оторвался от перрона, будто большой корабль от родного причала. Коковцев вернулся домой.
– Глаша, – сказал он горничной, – Гога через день будет в Триесте, потом на Мальте… Он велел тебе кланяться.
Девушка спрятала лицо в сливочных кружевах передника, ее живот обозначился сейчас особенно выпукло.
– Слишком жестоко! – всхлипнула она. – Бог накажет всех вас за это… и за меня и за него. Конечно, виновата я буду. Но… любила Гогу, это уж правда. Он хороший, хороший…
Она убежала к себе, чтобы дать волю слезам. Утром ее уже не было в квартире на Кронверкском – Глаша ушла от них…