Три возраста Окини-сан
Шрифт:
Балтийский флот служил панихиды по убиенным на эскадре Витгефта. Солнечные зайчики, отраженные от воды через иллюминаторы, весело бегали по переборкам адмиральского салона. Клапье де Колонг, первый флаг-капитан 2-й Тихоокеанской эскадры, вкрадчиво спросил Рожественского:
– Ваше превосходительство, после того, что случилось с Первой эскадрой, есть ли смысл отправляться Второй?
Смысла не было! Взирая пасмурно, флагман ответил:
– До нашего прихода Порт-Артур будет держаться…
Броненосцы днем и ночью
Ольга Викторовна, приехав в Ревель, навестила мужа на корабле и ужаснулась:
– Владя, как ты можешь жить в этом аду?
– Не могу. Но жить все равно надо. Ничего, привыкну… Вчера купил два ящика консервов Малышева, из которых можно сварить щи с мясом и гречневую кашу с маслом. Сейчас-то еще хорошо, а в море, уж я знаю, зубами нащелкаемся…
– Я хотела бы видеть Гогу, это можно?
Коковцев показал ей «Ослябю», дымившего на рейде:
– Гогу следует искать по вечерам в варьете «Дю-Норд» на Колесной улице… Кутит и гуляет! Если и далее будет так продолжаться, я попрошу Фелькерзама, чтобы списал его на плавучую мастерскую «Камчатка», на которой вместе с нами плывут питерские судоремонтники. Там он успокоится.
– Ты бы поговорил с ним… помягче.
– О чем говорить с этим жизнерадостным оболтусом!
Настала поздняя осень, секущая лицо холодными дождями. Порт-Артур держался, и это всех бодрило. Престиж Рожественского был укреплен в эти дни присвоением ему чина вице-адмирала. Сентябрь уже был на исходе, корабли по мере готовности переходили из Ревеля в Либаву, где в полном составе собиралась 2-я Тихоокеанская эскадра.
– Мы простимся в Ревеле? – спросил Коковцев жену.
– А можно я поездом поеду за вами в Либаву?..
Либава долго не забывала тех дней! Город был переполнен приезжими: женами, сестрами, невестами и родителями моряков, уходящих на самый край света. Круглосуточно работали рестораны и кондитерские цукерни, офицеры и матросы оставляли в них все до последней копейки. Гога растратился вконец и последние дни скромно провел с родителями.
– Что тебе, мамочка, привезти из Японии? – спросил он.
– Привези целую голову, две руки и две ноги, а больше мне от тебя никаких подарков и не нужно, дорогой мой…
По окнам гостиницы хлестало мокрым снегом; далеко на рейде светились огни эскадры, снежную кутерьму рассекали яркие вспышки сигнальных фонарей Табулевича и Ратьера. Агентура предупреждала, что нападение японских миноносцев, построенных в Англии, не исключено даже в Либаве, а потому корабли, качаясь на резкой волне, окружали свой борта противоминными
Гога полировал свои ногти с таким тщанием, будто от этого зависела вся его карьера.
– «Сисой Великий» вчера потерял якорь, – говорил он. – Весь день ползал по рейду с «кошками», якоря не нашел, зато подцепили с грунта утопленницу. Откуда она там взялась?.. Я, папа, не понимаю – зачем мы взяли старого «Сисоя»? Новые броненосцы дают по восемнадцать узлов, а этот едва выжмет из машин, дай боже, четырнадцать.
Коковцев с отчаянием в голосе признался сыну:
– Четырнадцать, но даст их наверняка! А вот мы, новейшие… На «Бородино» эксцентрики греются уже на двенадцати, а «Орел»? Он вообще не успел пройти испытаний на мерной миле, и сколько узлов выжмет – никому еще не известно.
– Вас послушать, – сказала Ольга Викторовна, – так лучше бы вы, миленькие, сидели дома и никуда не высовывались…
Гога спросил отца: а что думает Рожественский?
– Не твое дело, – отвечал отец. – А я вот думаю, что в восемь утра «Ослябя» начнет сниматься, и тебе… пора!
– Как? – всем телом напряглась Ольга. – Уже?
– Да, мамочка. Давай простимся…
Он оставил ее в слезах. Коковцев натягивал пальто.
– И ты? – припала к мужу Ольга Викторовна. – Владечка, только сохрани мне сына… умоляю тебя!
Владимир Васильевич погладил ее по голове:
– Фелькерзам с утра поведет старые броненосцы, после него тронется «Аврора» за транспортами, а мы – в полдень. Успокойся: мир наступит раньше, нежели мы будем у Мадагаскара…
Других слов он не нашел (да, кажется, и не искал их).
Было еще темно, когда эскадра пробудилась ради свершения молебна в ознаменование будущей победы. В промозглом воздухе отсыревших отсеков звучало – молитвенно:
– Болярину Зиновию и дружине его здравия и спасения на водах и во всем благого поспешения, на враги же болярина Зиновия и дружины его – победы и а-а-о-о-одоления супостата!
– Репетиция похорон, – шепнул Игнациус Коковцеву.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рассвет был тусклый, цепенящий. Матросы задирали воротники бушлатов, офицеры грели руки в карманах тужурок. Тяжелые броненосцы утюжили своими железными брюхами жидкие рейдовые грунты, их мощные винты взбивали пакостные илы, как вертушки взбивают пышные кремы для торжественных тортов на именины… Жутко! Но всюду – хохочут:
– Никак не отпускает нас Либава, хоть ты тресни!
– А погодка-то – как раз для прогулки на кладбище.
– Да еще пятница сегодня, господа! К несчастью…
Коковцев с небывалой болью вспоминал последние слова Ольги. Наконец на мостик «Суворова» поднялся вице-адмирал. Желая как можно скорее «эшелонировать» эскадру в дорогу, он рассыпал над рейдом выговоры кораблям. Дело простое: