Три высоты
Шрифт:
Обидно, ох как обидно было умирать именно в эти дни! Боль за тех, кому так нелепо, так отчаянно не повезло, ощущалась теперь неизмеримо острее, чем прежде. Казалось бы, какая разница: 8 или 10 мая... Смерть одинаково трагична в любой день месяца или недели. Если уж не суждено остаться в живых, один лишний день ничего не меняет. В сорок четвертом или в любом другом военном году так оно и было на самом деле. В любом - но не в сорок пятом! В сорок пятом день 9 мая был особым днем - это был как бы водораздел, который разделял все на "до" и "после".
Может быть, сейчас все это звучит слишком просто, до банальности ясно и понятно, но тогда это выглядело совсем иначе. Тогда это не было просто. Солдат, который дожил до Дня Победы, до окончания войны, видел в нем, в этом дне, залог того, что останется жить и впредь. И все же это было -не так. Солдат продолжал оставаться солдатом. Если где-то все еще рвались снаряды, лилась кровь, падали на землю, чтобы никогда больше уже не подняться, люди, значит, место его, солдата, было там, а значит, и солдатская смерть, всегда трагичная, но естественная во время войны и нелепая после ее конца, могла снова его настигнуть.
И настигала. Не все, далеко не все, кто взлетал в те дни, чтобы штурмовать колонны фанатичного врага, возвращались назад, на аэродром...
Последний мой боевой вылет пришелся на 12 мая. На этот раз у нас было такое прикрытие, какое никогда прежде и не снилось: по четыре истребителя на каждый штурмовик! Вернулись, понятно, все целыми и невредимыми.
– Так воевать можно: у каждого дитяти по семи нянек!
– пошутил кто-то из летчиков.
– Можно-то можно, а все же лучше и без нянек, и без войны, - отозвался капитан Иванов.
– И аппетит лучше, и спится крепче.
– То-то и рассказывают, что позавчера начштаба Безутлый никак тебя добудиться не мог, - поддерживая общее приподнятое настроение, подначил Кузин.- И про аппетит что-то говорили. Рассказал бы, ежели не секрет?
Кузин днем раньше вернулся в полк. Слухи, что он сумел выброситься с парашютом, оказались верными.
– Разве только для тебя,- улыбаясь в ответ, согласился Иванов.
– Только наперед говорю: спал-то я действительно крепко, но другие, как выяснилось, спали куда крепче меня. Это тебе хоть Безуглый, хоть сам Ищенко подтвердят...
Про Ищенко Иванов упомянул не случайно. О капитуляции фашистской Германии мы, как уже говорилось, узнали ночью, перед рассветом 9 мая. И после утренних дневных боевых вылетов командир полка распорядился отметить День Победы официально. Ребята из БАО соорудили в рощице рядом с аэродромом выездной буфет, расставили столы. На поляне играл самодеятельный оркестр, девчата-оружейницы и связистки организовали танцы. Отпраздновали, словом, как полагается и расходились спать далеко за полночь.
А через несколько часов, на рассвете 10 мая, поступил приказ срочно провести воздушную разведку. Ищенко решил послать на задание в паре с летчиком Аверьяновым моего заместителя капитана Иванова. Ночевали мы с ним в одной деревне, но в разных, избах. Вот начштаба подполковник Безуглый и прибыл на штабной машине в деревню за Ивановым.
Растолкал
– Собирайся! Пойдешь парой на разведку в район Брно.
– Какая разведка, раз война кончилась, - заартачился было спросонья Иванов.
– Мы же вчера Победу праздновали.
– Мы-то праздновали, да фрицы, видать, о нашем празднике ничего не слышали, - отрубил Безуглый.
– Конкретное задание получишь на КП полка.
Через час Иванов с Аверьяновым уже были в воздухе.
– Что видите в заданном квадрате?
– запросили их с КП по радио.
– Автоколонна на дороге, а за ней разрозненные грузовики тянутся, доложил Иванов.
– В общем, ничего особенного. Если не считать, что из дальней от нас рощицы зенитки бьют...
– Освобождайтесь от груза и топайте назад!
Иванов с Аверьяновым спикировали, подавили с первого захода зенитки, а потом прошлись над колонной, высыпали на нее бомбы, отстрелялись эрэсами и вернулись на аэродром.
А там на КП вместе с Ищенко уже и командир дивизии полковник Сапрыкин. Иванов глазом моргнуть не успел, как получил новый приказ:
– Собирай эскадрилью! Поведешь в соседний квадрат. Тут-то и произошел разговор о том, кто из летчиков нашего полка крепче спит.
– Почему именно я?
– спросил Иванов у Ищенко.
– Кроме меня, что, людей больше в полку нет?
Вопрос был хотя и не по уставу, но с учетом обстановки вполне резонный. Ищенко, не долго думая, выложил чистосердечно и свой резон:
– Есть люди, Иванов! Только сам знаешь: разбрелись после танцев кто куда. Ищи теперь... Не по тревоге же в самом деле полк поднимать! А ты тут, на месте...
Иванов покосился на командира дивизии, заметил, что тот хотя и отвернулся в сторону, но лишь затем, чтобы спрятать невольную улыбку, да и брякнул:
– Зачем по тревоге, командир? Меня же, сами говорите, сразу нашли. Вот и подполковник Безуглый может подтвердить.
– Не крути, Иванов, - начал нервничать Ищенко.
– Все знают, что ты поесть любитель. Вот и вчера, я заметил, ты вместо танцев и прочих фиглей-миглей в основном на сало да трофейную тушенку нажимал. А у меня, между прочим, не детсад, у меня в полку взрослые мужики летают - им в такой день одной тушенки недостаточно...
Сапрыкин не выдержал и, сделав вид, будто ему что-то нужно, отошел в сторону, чтобы не расхохотаться. Ханжей среди пилотов у нас не водилось. И Сапрыкин не хуже других понимал, что столь откровенный обмен мнений если и требует каких-то мер, то отнюдь не дисциплинарных.
А Иванов, упрочив свое реноме степенного, положительного человека, прекратил прения и через десять минут был уже снова в воздухе.
От дневных, кстати, вылетов Ищенко его позже освободил. "Видимо, в качестве поощрения за то, что дал выспаться другим", - высказал догадку Иванов.
– Теперь все отоспимся. Только вот, когда проспимся, что делать будем? Война-то всерьез кончилась, - перевел Кузин разговор на особо животрепещущую для многих из нас тему.
– А в мирной жизни наука наша кому нужна?..