Три Ярославны

Валуцкий Владимир Иванович

— О!.. — воскликнул Казимир, галантным жестом заслоняясь, будто от солнечного луча. — То не Анна, то сама божественная Артемида!

— Езус-Мария, какая Артемида! Анна, племянница твоя, цветик наш, ласточка... Красавица! Она вот такусенькой была, когда ты увёз меня из Киева. Нельзя так много заниматься теологией, Казимеж, ты скоро своё имя забудешь!

— То есть неразумная речь, Доброгнева, — строго ответил король, а все меж тем стояли и почтительно слушали перебранку царственных супругов. — Теология возвышеннейшая из наук, и даже философия всего

лишь её служанка, в чём со мной согласится брат Роже, который...

— Здравствуй, дядя Казимир! — решительно двинулась вперёд Анна и расцеловала короля в обе щеки. — Вы с тётей после побранитесь! А сейчас мои люди устали с дороги и голодны!

Казимир оглядел возникшее перед ним рыжеволосое видение.

— Ужин! — закричал он и захлопал в ладоши. — Яцек, Марыся!.. — Король гордо выгибал грудь и прохаживался гоголем, командуя набежавшим слугам: — Трёх быков на вертелах! Мёду! Вина, старейшего из моего погреба! — Казимир махнул спутникам Анны: — Угощайтесь на здоровье, Панове!

Звякнули доспехи, Ромуальд сделал шаг вперёд.

— Благородный рыцарь Ромуальд, — тут же возник рядом Бенедиктус, — спрашивает, не может ли он послужить светлому королю в борьбе с врагами или злыми волшебниками...

— Не слышал вопроса, — удивился Казимир.

— Он дал обет молчания и давно ищет случая свершить подвиг во имя прекрасной дамы, но не может найти достойных противников.

— Дамы, дамы, — недовольно отозвался Казимир. — Гроб Господень в плену у сарацинов — вот бы о чём лучше печалились благородные рыцари! — Он взял Анну под руку и повёл вверх по лестнице. — Аквиля нон каптат мускас — негоже орлам ловить мух, не так ли, почтенный Роже?

Шум застолья доносился во двор замка, где стояли кони и готовились к ночлегу пешие воины, Янка собирала с повозки меха, чтобы устроить Анне постель во дворце. Длинная тень протянулась рядом — это подошёл Ромуальд.

Без шлема и доспехов, в полотняной рубахе, он выглядел особенно юным и беззащитным. Ромуальд протянул руку, разжал ладонь, и оттуда вылетела маленькая светящаяся точка. Повисла в воздухе, набрала высоту и скрылась.

— Ой! — догадалась Янка. — Правильно: не греет, а светит — светлячок!.. А Злат до сих пор не угадал.

Рыцарь поклонился и отошёл к бадье, возле которой он мыл свой щит.

Янка присела рядом на корточки и долго разглядывала мокрое лицо прекрасной дамы.

— И не жалко твоей Готелинде тебя? — сочувственно вздохнула она. — Гоняет за подвигами по всему свету, да ещё молчать велит.

Ромуальд покачал головой, приложил руку к груди, потом воздел её вверх, и Янка поняла, но несогласно пожала плечами.

— А чем ты так недостойный?.. Тихий, непьющий. И лицом пригож.

Сорвав жёлтый цветочек, Ромуальд протянул его Янке.

— Мне? — удивилась Янка и подняла на рыцаря вопросительный взгляд: — Зачем?

Рыцарь снова поклонился, улыбнувшись смущённо и признательно. А из окон дворца донёсся новый взрыв смеха и голоса, среди которых громче других был голос Шалиньяка.

— И

когда я, о благородный Злат, зарубил шестерых, — рассказывал Шалиньяк, побагровевший от мёда и пива, но по-прежнему горделивый, как галльский петух, — остальные пустились бежать, как безумные! Но, призвав на помощь святого Ардальона, я бросился в погоню, как лев, и разрубил каждого на двенадцать частей. И тогда из замка вышли двенадцать раз по двенадцать дев и упали передо мной на колени, благодаря за избавление!

Шалиньяк победно поглядел на Злата, но тот бровью не повёл, только подставил чашу служке-поляку, внимавшему беседе с ужасом.

Дым и чад мешались в дворцовом зале, где пировали рыцари, со звоном чаш и грызнёй собак под столами.

— Что твои сарацины, — отвечал Шалиньяку Злат. — Вот я раз бился с самим Соловьём-разбойником.

— Мне не доводилось слышать о таком рыцаре, — сказал Шалиньяк, но приготовился внимать с интересом.

— А услышал бы, здесь не сидел, — рассказывал Злат. — Потому как свистнет раз Соловей — птицы падают с лёту. Свистнет другой раз — стены рушатся. — Злат показал, как свистит Соловей-разбойник, и хоть стены не рухнули, но вышло страшно. — Свистнет третий раз... — Злат только рукой махнул. — Ухватил я Соловья поперёк пояса...

— Езус-Мария! — воскликнул служка, потому что Злат для наглядности приподнял его над столом.

— Ах ты, говорю, волчья сыть, травяной мешок! Быть тебе убитым, поганому, за кровь христианскую!.. Вынул меч-кладенец...

— Ратуйте! — вырвался служка и в страхе пустился наутёк.

— Ликует сердце, — со смехом заметил Бенедиктус, подливая себе вина, — когда внимаешь правдивым рассказам!.. А ты опять печален, Даниил, и молчалив. Выпей, вино туманит голову и развязывает язык.

— И сжигает душу, — отозвался Даниил.

— Мало ли что сжигает душу! — с новой надеждой на диспут возразил Бенедиктус. — Я знаю по крайней мере семьдесят семь пороков, которые сжигают душу, и вино — не худший из них!

Он поднял голову и с удивлением опустил чашу: Даниил смотрел на Бенедиктуса настороженно и враждебно.

— Что?.. — молвил отрывисто. — Что хочешь сказать сим? Что тебе ведомо?

Даниил потянул ворот рясы и выбежал из зала. Озадаченный Бенедиктус пожал плечами и снова принялся за свою чашу.

— Ну что ж. Помолчим. Пусть говорят благородные рыцари.

— Твой подвиг велик, — выслушав тем временем Злата, отвечал Шалиньяк. — Однако он ничто в сравнении с моим. Однажды, по дороге в Палестину, я встретил двенадцать великанов...

7

В тот же день,

по вечерни

а распутье двух дорог за замком сарацинский купец поджидал кого-то, вглядываясь в темноту.