Три женщины одного мужчины

Булатова Татьяна

– Просто у меня есть опыт. Твой рыжий будет гулять. Вот увидишь. Не пройдет и трех лет, как ты это почувствуешь. Он всегда в центре внимания: поет, играет, юморит. А женщинам это нравится. Их медом не корми. Поэтому я и просила тебя: подожди, не беременей. Поживи в свое удовольствие.

– А если я так не хочу? – сдвинула брови Женечка. – И с чего ты решила, что будет по-твоему?

– Потому что я разбираюсь в людях. И потому что я люблю тебя, ты у меня единственная. И мне тебя, глупую, жалко.

– А мне жалко тебя, –

жестко произнесла Женечка. – Потому что ты никого, кроме себя, не любишь, никогда ни о ком не говоришь хорошо, во всем хочешь быть первой и даже не задумываешься, что кто-то может думать иначе. Все, что не по-твоему, не имеет права на существование. Ты ненавидишь всякого, кто осмеливается тебе сопротивляться. Ты думаешь, люди тебя уважают, а на самом деле тебя боятся!

– Я не была бы столь уверена на твоем месте, – побледнела Тамара Прокофьевна. – И не плевала бы в колодец, вдруг пригодится напиться.

– Я бы на твоем месте тоже подумала о будущем, – не осталась в долгу Женечка. – Ты не всегда будешь главным бухгалтером ресторана и не всегда будешь здоровой. Кто тебе поможет?

– Ты, – рявкнула Тамара Прокофьевна, – потому что это твоя обязанность. Зря, что ли, мы с отцом в тебя вкладывали?

– Думаю, зря, – оставила за собой последнее слово Женечка и уехала обратно в Верейск с твердой решимостью никогда больше сюда не возвращаться.

– Я понимаю, почему ты не хочешь ехать домой, – сказал однажды дочери грустный Николай Робертович. – Но поверь мне, мушка, лучше плохие родители, чем мертвые родители.

– Что ты говоришь, папа! – не поверила ему тогда Женечка.

– То, в чем смог убедиться на собственном опыте, – заверил ее Швейцер. – Мои родители погибли на Украине, сгорели заживо. Когда я об этом узнал, мне показалось, что с ними сгорел и я. И вот теперь я хожу как живой мертвец и громыхаю своими обгоревшими костями. Ужасно! Поверь, не за горами то время, когда тебе захочется приехать в Долинск, а будет не к кому. И потом, ты ошибаешься, если думаешь, что мама тебя не любит. Она не чудовище…

– А мне иногда кажется, что так оно и есть.

– Ты ошибаешься, – поморщился отец. – Твоя мама – несчастная женщина. И в этом моя вина, – загадочно произнес он и потупился.

– Какая вина? – насторожилась Женечка.

– Не-пре-о-до-ли-мая, – по слогам произнес Николай Робертович и переменил тему.

Чувство непреодолимой вины перед женой заставляло Швейцера совершать много такого, о чем он впоследствии мучительно сожалел. Но, видит бог, он старался. А то, что порой от него ускользало понимание меры, тоже не его вина. Азартный человек, с кем не бывает. Стоило ему хоть немного выпить, и все – пиши пропало, понеслась душа не понятно в какие выси.

Зная за собой эту черту, Николай Робертович никогда не выпивал на работе, тем более профессия обязывала. Больше всего на свете главный бухгалтер Николай Швейцер боялся недостачи,

поэтому подозрительно пересматривал все отчеты, прежде чем скрепить их своей подписью. Николаю Робертовичу часто снилась тюремная камера и белые лабораторные крысы, поэтому он трясся за каждую копейку и периодически вкладывал свои личные деньги, увидев, что в подсчетах есть какие-то несоответствия.

– Чего ты боишься?! – ворчала Тамара Прокофьевна и, как коллега по бухгалтерскому цеху, садилась перепроверять сделанную мужем работу. – Все правильно! – возвращала она ему отчет и крутила пальцем у виска. А окрыленный Николай Робертович отправлялся в туалет подумать. Там он, приподнявшись на цыпочки, доставал из туалетного бачка спасительную чекушку и делал пару глотков, после чего смывал воду в унитазе.

– Опять ты пил! – быстро вычисляла его супруга, тщательно принюхиваясь.

– Для успокоения, исключительно для успокоения, Томочка, – юлил Швейцер и торопился уйти из дома с зажатыми под мышкой шахматами.

– Пропади ты пропадом, – шипела ему вдогонку жена. – Все равно ничего не можешь. Сколько лет… без мужчины…

Сначала Николай Робертович старался исправиться и даже ходил на консультацию к знакомому урологу, но тот, посмотрев на товарища с сочувствием, лишил его всяческой надежды:

– Эректильная дисфункция, мой друг.

– Это что? – печально поинтересовался Швейцер, застегивая брюки.

– Импотенция, если угодно…

– Это лечится?

– По-разному, – ушел от ответа доктор. – Практика показывает, что в большинстве случаев эта дисфункция носит характер не органический, а психогенный. Поэтому специалисты утверждают: «Лечить нужно голову». Вот скажи мне, Николай, ты испытываешь влечение к молоденьким девушкам?

Николай Робертович Швейцер отрицательно покачал головой.

– И как давно?

– Точно не помню, но мне кажется последние полгода.

– А что происходит в эти последние полгода в твоей постели?

– Ничего, – развел руками Николай Робертович. – Тамара говорит…

– Что может сказать Тамара, я примерно представляю, – оборвал его доктор. – А что чувствуешь ты?

– Понимаешь ли, – замялся Швейцер: разговор о столь тонких материях был для него мучителен. – Я как раз ничего не чувствую. Я словно проваливаюсь в какую-то пустоту у нее там, внутри.

– Надо поменять позу, – посоветовал доктор.

– Тамара не хочет. Говорит, что «на зеркало неча пенять, коли рожа крива», – с горечью процитировал Николай Робертович и вспомнил все обидные замечания жены в свой адрес.

– А что она имела в виду? – уточнил доктор.

– Мне неловко об этом говорить, – замялся Швейцер.

– Не вижу в этом ничего постыдного, – как мог, успокоил его врач, – в этом смысле мы все люди, и ничто человеческое нам не чуждо…

Николай Робертович собрался с силами и выдавил: