Три женщины одного мужчины
Шрифт:
– Как женщина? – подсказал дочери Вильский.
– Почему? – удивилась Вера. – В первую очередь как человек. Красота может закончиться, должно быть что-то другое. А почему ты спрашиваешь?
– Накатило, – потупился Евгений Николаевич и перевел разговор на другое: – А ты чего здесь?
– Нотариуса привозила, завещание переписывали.
– Ты давай еще расскажи все, – заворчала Кира Павловна. – Время придет, сам узнает.
– Да я и не настаиваю, – поднял руки Вильский. – Не мое дело…
– Потом
– Квартиру я на нее подписала, – раскололась Кира Павловна. – Понятно?
– Понятно, – кивнул головой Евгений Николаевич.
– Значит, не возражаешь? – впилась она в сына глазами, словно пыталась рассмотреть нечто, невидимое человеческому глазу.
– Не возражаю…
– А то разговоры начались: «кто?» да «кому?»…
– А ты меньше слушай, мать, – посоветовал Вильский. – И три к носу.
– Как же: «три к носу!». Сам «три к носу». Твоя все пытала…
– Люба? – удивился Евгений Николаевич.
– Люба, Люба, – подтвердила Кира Павловна. – А чего? Ее тоже понять можно: у нее дочь, шалава, прости господи, пацан этот… Устраивать надо… Прописать просила, хотя бы временно. До тебя же не достучишься! Только мне до твоих родственников, Женька, дела никакого нет! – неожиданно рассердилась мать Вильского – то ли на Любу, то ли на сына, то ли на себя и свою маленькую подлость. – Ты уж не говори ей ничего, – присмирела Кира Павловна. – Она ведь мне и педикюр, и маникюр… Вот, – протянула она свои маленькие ручки сыну, и Евгения Николаевича передернуло от вида алого лака на старушечьих ногтях.
Домой Вильский не торопился – сначала долго и обстоятельно гонял чаи с Верой, потом смотрел свои детские фотографии под язвительные комментарии Киры Павловны, потом заказывал такси по всем телефонам, и нигде у него не хотели брать заказ, потому что свободных машин не было.
И тогда Евгений Николаевич предложил дочери «не связываться с этими конторами» и повел ту на автобусную остановку, где они простояли вместе еще минут сорок, сортируя мелочь, звеневшую в карманах, чтобы Вере не доставать кошелек из сумки, потому что время позднее.
Дома Вильский очутился часам к десяти, не раньше.
– Где ты был? Я соскучилась! – произнесла свою коронную фразу Люба, и Евгений Николаевич довольно хмыкнул: ничего другого он и не ожидал.
– Есть будешь? – задала второй дежурный вопрос Любовь Ивановна. «Сейчас скажет, что сварила», – Вильский затаился в ожидании. – Я плов сварила.
– Кашу? – подал он голос из прихожей.
– Почему кашу? – не поняла иронии мужа Люба. – Плов. С курицей.
– Варят кашу, – назидательно произнес Евгений Николаевич и вошел в зал.
– Ну, хорошо, – Любовь Ивановна подняла голову, – пусть кашу.
Евгений
– Любка… – помолчал он. – Вот скажи… Почему ты со всем, что я тебе говорю, так легко соглашаешься?
– Ну, если ты прав, зачем спорить? – распахнула глаза Любовь Ивановна, и Вильский внутренне поежился: под пристальным взглядом жены он почувствовал себя абсолютно парализованным.
– А если не прав? – собрался он с духом.
– Ты всегда прав, Женечка, – улыбнулась ему жена.
– А мать моя?
– Кира Павловна? – Люба насторожилась.
– Кира Павловна, Кира Павловна, – подтвердил Вильский, не отрывая от жены взгляда.
– А при чем тут Кира Павловна? – Глаза у Любы забегали, было видно, что она занервничала.
– Маникюром хвалилась Кира Павловна, – медленно процедил Евгений Николаевич. – Ладно до педикюра дело не дошло.
– И что с того? – собралась Люба и открыто посмотрела на мужа. – Она пожилая женщина, ей восемьдесят шесть лет, почему бы не помочь?
– А если эта женщина восьмидесяти шести лет попросит тебя… – Вильский, подбирая пример, на минуту задумался.
– И что?
– Да ты к собственной матери ни разу не съездила, пока та была жива. Все время письмами да посылками отделывалась. А моя вдруг в цель попала: как хочет, так тобой и крутит. Не странно?
– А что в этом странного? – Любу было трудно сбить с намеченного курса. – Я твоя жена почти двадцать лет. За это время соседи родными становятся, не то что свекровь.
– Чего-то я у тебя в гостях ни одной соседки не видел, – буркнул Евгений Николаевич.
– Ну и что? – сопротивлялась логике Вильского Любовь Ивановна. – Я у нас дома ни одного твоего друга не видела, но я же не ставлю под сомнение, что они у тебя есть.
«О как заговорила!» – удивился про себя Евгений Николаевич и с интересом посмотрел на жену.
– Молодец, Любка! – протянул он к ней через подлокотник кресла руку. – А что ты скажешь, когда узнаешь, что твоя драгоценная Кира Павловна квартиру на Веру подписала?
И снова Любовь Ивановна удивила мужа.
– И правильно сделала.
– А как же Юлька? – сделал ход конем Вильский.
– А что Юлька? – резко повернулась к мужу Люба. – Дворовая девка-холопка моя Юлька: с двумя детьми в общежитии. Как и положено, не голубых кровей. Что с ней станется?!
Любовь Ивановна замолчала.
– Ну чего ты остановилась? Договаривай…
– И договорю, – решилась Люба. – За двадцать лет, Женя, можно было что-нибудь и для моей дочери сделать. Не ради нее, ради меня. Или не заслужила?
Вильский молчал.
– Ну а коли не по Сеньке шапка, пришлось самой думать. Мне рассчитывать не на кого.