Три зимовки во льдах Арктики
Шрифт:
Все это произошло буквально в течение одной минуты. Я посмотрел на капитана. Он побагровел, скулы его ходили под кожей, словно желваки. Но он так же спокойно скомандовал:
– Четверку на воду!..
Могла ли утлая четверка устоять против волн, которые в течение считанных секунд вывели из строя два больших бота? Но для сомнений не было времени: в ледяной воде погибали наши товарищи, и мы не имели права оставить их без помощи.
Матросы бросились исполнять команду. Четверка запрыгала на волнах. Я обернулся. На мгновение у шлюпбалок образовалось пустое пространство: авария двух ботов тяжело подействовала на людей, и никому не хотелось
Только теперь я почувствовал всю силу шторма. Сказать, что четверка выглядела на воде, как соломинка, было бы преувеличением, - она вообще терялась в этом диком хаосе взбесившейся воды. Вероятно, через полминуты за мной последовал мой товарищ-однокурсник Ярославцев, а за ним два кочегара и председатель судкома, матрос первого класса Чочия, севший за руль. Мы отвалили от борта и сразу попали в водоворот.
Я успел лишь рассмотреть, что люди из-под перевернувшейся шлюпки уже выплыли. Они вскарабкались на киль, и теперь прибой медленно нес их вместе с ботом к земле. Лишь один человек оставался в воде. Он как-то странно окунулся головой в воду, и только ноги его виднелись на поверхности. Впоследствии выяснилось, что это был мой товарищ по морскому техникуму, комсомолец Володя Цехович. В тот момент, когда бот перевернулся, его обвил якорный трос: тяжелый якорь пошел ко дну, и трос задушил моряка. Но в этом месте было мелко. Поэтому мертвый узел, затянутый вокруг шеи Цеховича, находился совсем близко от поверхности воды, и тело болталось на волнах.
Мы еще не знали, что Цехович мертв, и изо всех сил гребли к нему. Однако первый же удар волны вырвал у шлюпки руль, и он со свистом пронесся над нами, словно снаряд. Потом из рук кочегара выхватило весло. Тут же ударом волны выбило и унесло второе весло. Его массивный конец чуть-чуть не снес голову Чочия. Теперь шлюпку неистово швыряло с носа на корму, ставя ее едва не вертикально. После каждого удара она до краев наполнялась водой, и мы не успевали ее вычерпывать.
Люди начали сбрасывать с себя одежду, готовясь оставить погибающую четверку, лишенную управления и сделавшуюся игрушкой волн. Неожиданно нас швырнуло к самому берегу. У мутно-белой гряды прибоя Чочия скомандовал:
– Оставить шлюпку! Прыгай в стороны, чтобы не ушибло... Люди, которым доводилось плавать во время прибоя, знают, как трудно преодолеть эти несколько метров, отделяющих море от суши. Волна набегает на волну, кипят водовороты; кажется, ты уже чувствуешь камни под ногами, но в это время на тебя обрушивается новая гора воды, ты глохнешь, слепнешь и приходишь в себя лишь далеко от берега. На этот же раз трудности борьбы с прибоем усугублялись временем года: вода была Ледяная, и судороги сводили руки и ноги.
Все же» избитые и окровавленные, мы выбрались на песок. Вслед за нами море вышвырнуло нашу четверку. Большая Шлюпка, за киль которой цеплялись наши обледеневшие товарищи, также приближалась к берегу. Но ее отнесло за милю от нас. Не теряя времени, мы пустились бегом к ним на помощь и подоспели во время: обессилевшие» наглотавшиеся воды и окоченевшие люди не смогли бы сами выбраться на сушу. Нам пришлось бросаться в воду и вытаскивать своих товарищей поодиночке.
С «Симферополя» тревожно наблюдали за нами. Там видели, что на берег вышли не все. И чтобы ответить на вопрос, мучивший
«Цеховича нет...»
Японский пароход все так же безмятежно покачивался на волнах в нескольких милях от «Симферополя». Выждав условленный срок, он снялся с якоря и взял курс на юг. Скоро его мачты исчезли за горизонтом.
Через трое суток шторм несколько утих. А еще через день к нам на помощь подошли советские пароходы «Приморье» и «Добрыня Никитич». Они соединенными усилиями стянули «Симферополь» с мели и отвели его во Владивосток. Так окончилась эта история, отмеченная в мореходной книжке всего двумя словами: «Малое плаванье»...
* * *
Еще одна запись:
«Пароход «Леонид Красин». Дальнее плавание: «Мурманск-Хуангер (Норвегия) - Штеттин (Германия) - Антверпен (Бельгия)...»
Когда перечитываешь эти строки, вспоминается хмурое декабрьское небо, неспокойное Северное море, живописные фиорды Норвегии, старинные, чопорные города...
Больше всего мне запомнился из этого плавания один лишь эпизод: ночь под рождество, проведенная в Антверпене.
Мы пришли туда на рассвете в сочельник. Над полноводной Шельдой, в устье которой раскинулся Антверпен, висел густой туман, и даже самые опытные лоцманы отказывались вводить «Леонида Красина» в порт. Пришлось бросить якорь к ждать, пока туман рассеется хоть немного.
Один из крупнейших портов Европы, Антверпен привлекал к себе десятки и сотни судов. В белом, словно молоко, тумане отовсюду раздавался тревожный звон судовых рынд. Это пароходы, опасаясь столкновения, давали друг другу знать о себе.
Время от времени в тумане гулко отдавался сиплый голос нового пришельца. С грохотом падал в воду якорь, замирал плеск воды у винтов, и сразу же во всеобщий трезвон вливался тоненький голосок еще одной рынды.
Чувствовалось, что капитаны нервничали: никому не хотелось встретить праздник на рейде. Нас меньше, чём других, заботила рождественская проблема, но и советских моряков она задевала какой-то стороной: хотелось разгрузиться до наступления праздника, чтобы потом не тратить зря времени.
К утру туман несколько рассеялся. Мы осторожно вошли в гавань и заняли место у причала. Ловкие и умелые бельгийские грузчики взялись за дело, и довольно быстро на берегу выросли целые горы беловатого, с чуть-чуть зеленоватым оттенком камня, извлеченного из трюмов «Леонида Красина», - это был наш хибиногорский апатит.
Мы рассчитывали, что вскоре выгрузка закончится и пароход сумеет досрочно покинуть порт. Но ровно в 2 часа дня грузчики прекратили работу, и коммерческий агент с некоторой торжественностью сообщил вахтенному начальнику.
– Выгрузка закончится послезавтра. Счастливо оставаться!..
В полночь я стал на вахту. В порту было тихо. Команды судов ушли в город встречать рождественский день. Над островерхими крышами Антверпена в розоватом тумане играли огни пестрых реклам. Я молча прохаживался по палубе, с неприязнью поглядывая на чужой город. Рядом с «Леонидом Красиным» стоял грязный и ржавый шведский пароход «Старт». По палубе его тоже шагал вахтенный. И ему, видно, тоже было не по себе.
Я окликнул его, и мы разговорились. Через четверть часа широкоплечий пожилой швед уже был на борту «Леонида Красина», - на его судне все спали, а ему очень хотелось воочию поглядеть, как живут матросы на судне, принадлежащем СССР.