Трианонский мирный договор 1920 года: Факты, легенды, домыслы

Первое издание этой книги разошлось десятитысячным тиражом, что на рынке научно-исторической литературы Венгрии более, чем достойный результат. Как это часто случается с подобными темами, прием был далеко не восторженным. Многие ссылались на нее в работах, еще больше – в интернете, в мире блогов. В рецензиях Чабы Соти, Давида Турбуца («Limes»/«Граница»), Аттилы Хуняди («Korunk»/«Наш век»), Ласло Селке («Sz'epirodalmi Figyel"o»/ «Литературный наблюдатель») или Петера Вежени («Korall»/«Коралл») наряду с отдельными замечаниями давалась в целом позитивная оценка. Были и критические отзывы, из которых следовало: возражения вызвали отдельные термины книги (например «территориальный урон»/ter"uletcsonk'it'as [1] ) и сама ее концепция (правда, здесь иным критикам не хватало конкретики). Другие не находили иных аргументов, кроме как безвкусное оформление титульного листа [2] . Наконец, в ряде случаев вообще не было ясно, как реагировать на негативное отношение к книге: в большинстве анонимно высказанные суждения касались моих политических мотиваций или возможных недостатков моего характера [3] . Впрочем, пожаловаться

не могу, таких было немного. Я благодарен за бесчисленные поздравления, пожелания удачи от незнакомых мне людей, ободряющие выкрики на эскалаторе в метро. Большое всем спасибо!

В 2010 г., после выхода книги в свет, меня пригласили в небольшой город Д. в Западной Венгрии, чтобы я прочел лекцию по случаю недавно введенного Дня национального единства и провел урок истории о Трианоне [4] . Эта поездка оказалась для меня очень поучительной по ряду причин. В регионе, считающимся на фоне других областей Венгрии зажиточным, я увидел безнадежность, героическую борьбу местной школы и города за достойную жизнь. По внешним признакам я определил, что значительная часть школьников, действительно интересовавшихся темой, были сторонниками тогдашней праворадикальной партии Йоббик [5] . После двухчасовой лекции и перед памятной речью в стенах городского дома культуры мои хозяева, которые и до этого не выказывали большой сердечности, настояли на том, чтобы показать мне местный памятник Трианону. Я убедил себя, что как антрополог веду «включенное наблюдение», хотя мне было просто любопытно. После небольшой пешей прогулки мы пришли к крестьянскому домику, во дворе которого стоял памятник, подпираемый древком знамени. Он оказался самым что ни на есть традиционным трианонским памятным крестом, каких в период между двумя мировыми войнами сотнями ставили в венгерских населенных пунктах. На глухой стене соседнего дома, принадлежавшего тому же хозяину, автор гигантской мемориальной композиции (назовем его Б.) изобразил Венгерское королевство в границах до 1920 г. и гербы исторических комитатов. Работа явно не была завершена: гербов было меньше, чем 72. Когда мы входили во двор, хозяин, одетый в кафтан `a la Бочкаи, быстро нажал кнопку, предусмотрительно расположенную на внутренней стороне ворот, и из динамиков зазвучал один из шлягеров какой-то «национальной» рок-группы. Меня заинтересовало, какое место Б. занимал в городской иерархии, реконструктор он или бард, и насколько важен для него этот памятник, простая ли это прихоть или политический манифест? О себе он поведал, что не нашел работы по месту жительства и работает рабочим в северной Италии и Германии. «Со словаками мы прекрасно понимаем друг друга», – сказал он, как бы оправдываясь. И добавил: «Ко мне приезжают со всех концов страны, копируют, но я не в обиде». Тривиальность и не менявшаяся с 1930-х годов иконография этой любительской инсталляции завораживала: если не брать в расчет крайне правую рок-группу, этот крест, этот флагшток и эта картина могли бы украшать публичное пространство любого венгерского города в межвоенный период.

Стоит задуматься, сколь же неизменна и закостенела память о Трианоне, и сегодня становится все яснее, что так будет еще долгие годы. Не подвергая сомнению достоверность историй о перенесенных венграми страданиях, зададимся вопросом: может ли Трианон означать что-то другое? Или, по крайней мере, также что-то другое? Не является ли он синонимом особого пути венгерской истории и модернизации, или суммы индивидуальных и коллективных страданий и их психологического переживания. Трианон встроен в традицию с четко очерченными границами. Габор Дяни сформулировал четыре причины современного культа Трианона: 1) прошлое, которое осязается в том числе и физически; 2) изначально живая и по сей день актуализируемая коммуникативная память о мирном договоре; 3) трагическое событие, которое вписывается в традиционно патетический нарратив венгерской истории; 4) наконец, Трианон – это одна из точек в более широкой системе координат, в которой развиваются отношения Венгрии с Западом [6] . В качестве пятой причины (или дополнения к первой) можно сказать, что для венгров в сопредельных с Венгрией странах настоящее неразрывно соединено с прошлым. Поэтому не следует ожидать, что через 50, 70 или 100 лет Трианон превратится в «холодное воспоминание», подобно эпохе османского владычества или австро-венгерского дуализма.

В истории мирного договора друг на друга накладываются личные воспоминания, публичная история (public history), профессиональная историография, государственная историческая политика и множество легенд.

Это обстоятельство часто порождает у историка неуверенность, а затем и скепсис. Кристиан Унгвари по случаю 95-й годовщины договора выразил то, что я чувствую в своем сердце: проблема с Трианоном в том, что «им нельзя довольствоваться, нельзя принять, нельзя не принять. С ним, откровенно говоря, ничего нельзя поделать» [7] .

Именно так я себя и чувствую в эти дни.

Эта книга не об истории подписания Трианонского мирного договора, в ней даже не говорится о размере территориальных потерь. Кого волнуют эти вопросы, тот может обратиться к замечательным работам Игнаца Ромшича и Миклоша Зейдлера.

Моя книга – не что иное, как попытка понять, какие раны нам нанесли прошедшие 95 лет и нашли ли мы от них лекарство. Что думают о Трианоне историк, общество и политика? Почему мы не отпускаем от себя обросшие легендами истории о заключении мира, которые для многих и сегодня служат универсальным объяснением всего происходящего? И каковы

эти объяснения?

Мне было пять или шесть лет, когда родители взяли меня с собой в Шарошпатак, где на кладбище покоится мой дед, в прошлом – учитель латинского и греческого языков реформатского коллегиума. Я никогда его не видел, он умер за двадцать четыре года до моего рождения. От той поездки в память мне врезались два впечатления: прежде всего от поезда. В те годы на маршруте Серенч – Шаторайяуйхей еще ходил паровоз. Наблюдать, как, выплевывая дым и пар, он выкатился на пути перед станцией, было ужасно. Лестница, по которой предстояло вскарабкаться в вагон, начиналась где-то у моей головы. Было холодно, всюду удушающий дым, и я понятия не имел, как мы сядем в поезд. В Шарошпатаке тогда все сокрушались из-за закрытия региональной ветки, пролегавшей между окрестными холмами. Иными словами, был большой и вполне реальный паровоз, выехавший откуда-то из истории, дни которого были сочтены. И была железная дорога, которую уже упразднили, но для всех она продолжала существовать. Показывали рельсы, стрелочные переводы.

Второе впечатление связано с одним происшествием, имеющим большее отношение к теме книги. Здесь я впервые услышал, что граница проходит у Шаторайяуйхея, потому что в свое время чехи признали реку Роньву/Роняву [8] судоходной. И когда приехала комиссия Антанты, «негодяи» разожгли костер на берегу, начали размахивать над ним одеялом, в то время как их «засланный казачок» на голубом глазу врал добропорядочным британцам и французам, что якобы там идет пароход. Эта несправедливость возмутила меня до глубины души, и я подумал, что нужно всем рассказать, что произошло: ведь лжецов нужно вывести на чистую воду.

Так началась моя коллекция легенд: некоторые я услышал в поезде дальнего следования, другие – за партией игры в карты в румынском селе Илиени (некогда венгерском Ийефалва). Начало этой книге положила статья, написанная в 2001–2002 гг. для сборника «Мифы, легенды, заблуждения в венгерской истории XX века» [9] . Собирая материал для книги, я находил все новые и новые легенды или источник происхождения тех, что давно будили мое любопытство.

Эта книга ни в коем случае не историческое сочинение, а краткий справочник для тех, кто не знает, что отвечать, если в такси, на вечеринке (в предрассветный час на кухне), или у стойки бара к нему обратятся с вопросом: «И по-твоему случайность, что по Трианону…?», но всем нутром протестует против того, что говорит собеседник. Эта книга для них, поэтому в ней так много сносок, чтобы доказать свою позицию, что в подобных дискуссиях самое главное.

Трианонский мирный договор – одно из самых трагических событий в истории Венгрии XX в. Общественному мнению страны пришлось столкнуться не только с материальными реалиями поражения в войне – потоком беженцев и обвалом экономики, территориальным расчленением Венгрии, – но и вытекающими из них инфраструктурными проблемами. Не менее чувствительными были моральные тяготы – унижение временной оккупации и подписание мирного договора, как и сам процесс его выработки. «Самой ужасной потерей из всех, что постигли нас в борьбе не на жизнь, а на смерть, <…> была та, что мы не могли забрать с собой, не могли сохранить от разрушения <…> самое главное, пребывавшее с нами во всех испытаниях, поражениях, в трауре и безысходности, – чувство собственного достоинства и гордость», – этими строками, написанными в сентябре 1919 г., Иштван Милотаи выразил настроение многих венгров [10] . Самоанализ способствовал созданию художественных произведений, оказавших огромное эмоциональное воздействие на читателей: пример тому – сборник под редакцией Дежё Костолани «Окровавленная Венгрия», в котором лучшие венгерские писатели и поэты высказали отношение к территориальным и человеческим потерям [11] . Сюда же можно отнести и значительную часть рефлексирующей венгерской литературы межвоенного периода, от Ласло Немета и авторов тома «Что есть венгр?» до философа истории Тибора Йоо и мыслителя Лайоша Прохаски.

Эти произведения читали только представители определенных социальных групп. У широких слоев населения не было и не могло быть подобной рефлексии в отношении к Трианону. Для большинства выработка/усвоение нюансированного, гармонично сочетающего разные точки зрения коллективного исторического сознания невозможны. А в Венгрии этому к тому же не способствовало общественное мнение, тяготевшее к однозначным выводам (по такой логике выходило, что во всем виноваты «масоны», «евреи», «крупные землевладельцы», «турецкое иго»», «венгерская разобщенность», «коммунисты», «венгерская национальная политика», Михай Каройи, Оскар Яси, Миклош Хорти). Как правило, такие однофакторные попытки присвоения национального прошлого рождаются скорее на более гибком в таких вопросах правом фланге: но нет, книги успешного в недавном прошлом автора, благосклонно принятые СМИ, экономиста Аттилы Чернока, представляют собой обобщающие работы левого толка, идейными корнями уходящие в эпоху Кадара, с характерными прагматично-технократическими поисками «козлов отпущения». Механизмами создания легенд занимался и портал Ассоциации учителей истории tenyleg.com [12] . А. Чернок скончался в 2015 г., использовавшиеся им методологические подходы постепенно выходят из употребления, зато болезненные фантазии о Трианоне, однако, живы как никогда. Трианонский мирный договор санкционировал такое масштабное усечение территории, такую долю населения отбросил за национально-государственные границы, что ни рационализм научного знания, ни политики не смогли сделать это понятным для общественного мнения. Поэтому исторический дискурс о Трианоне во многих проявлениях приобрел черты фольклора. Рождались сказочные фабулы, которые пережили прошлый век и по сей день влияют на историческое сознание большей части населения, даже определяют его.