Трибуле
Шрифт:
«И этот тоже!» – подумал Трибуле. Вслух же он сказал:
– Видите, дорогой мой Людвиг, я не приближаюсь… у меня нет желания уходить… Король очень привязан ко мне, а я очень привязан к его величеству!
– В добрый час, месье Трибуле.
Трибуле замолчал, отошел на несколько шагов и начал настраивать свой инструмент. Потом еще раз зазвучал монотонный мотив горцев.
Людвиг слушал всем своим существом. Звук был нежнее и мощнее, чем прежде. Мелодия зачаровывала солдата. Закончив играть. Трибуле быстро подошел к гиганту.
– Людвиг, – спросил он очень тихо, – а как зовут ту, что ждет тебя там, в горах?
– Катрин…
– А если бы ты мог к ней добраться?
– О, это был бы рай земной!
– Ты бы женился на ней, так? Построил бы дом… свой деревянный дом на опушке чудесного хвойного леса, где так приятно пахнет смолой… Совсем недалеко от долины, где шумит и пенится водопад…
– Да вы же там были! – удивился Людвиг.
– Вокруг дома ты разобьешь сад… У тебя будет стадо; каждый вечер, под позванивание колокольчика на шее передней коровы оно будет возвращаться с пастбища, а в это время деревенский волынщик начнет наигрывать ранц… Ты войдешь в свой дом, и твоя Катрин обнимет тебя.
– Месье! Месье! Вы сведете меня с ума! – всхлипнул Людвиг.
– И всё это, Людвиг, может исполниться во время твоего следующего караула… Я принесу тебе тысячу шестиливровых экю… [26]
– Тысячу шестиливровых экю! Этого хватит на то, чтобы построить дом, молочную ферму, купить мебель. Инструменты, пастбище!
– И Катрин! За тысячу прекрасных экю стоимостью по шесть парижских ливров! Счастье! Любовь!
– А вам всего лишь надо будет открыть мне калитку…
26
Экю – старинная французская монета; чеканилась из золота и серебра. Во время событий романа чеканились золотые экю с изображением солнца над короной; весили они около 3,3 г и приравнивались по стоимости к одному фунту. Чеканились также более крупные монеты, стоимость которых приравнивалась к шести фунтам.
– Месье Трибуле…
– Тысяча шестиливровых экю!
– Пощадите!
Трибуле, не отвечая, заиграл ранц-де-ваш.
Когда последние ноты мелодии растворились в воздухе, гигант закрыл руками лицо и хриплым голосом произнес:
– Я буду на посту с одиннадцати вечера до двух ночи.
– Хорошо! Я буду здесь в полночь с шестью тысячами. Откроешь?
– Да!
Трибуле, переполненный радостью, исчез…
Он появлялся во многих местах, говорил с придворными о своей опале и уверял, что завтра же утром бросится к ногам короля и вымолит прощение. К девяти он уже был в своей комнате и готовился к ночи.
– В этом мешке деньги доброго Людвига… Плащ для девушки… Ночи стоят ужасно туманные… Прицепим на пояс мою добрую шпагу. Ну, дражайший месье Людвиг, откройте нам дверь… пожалуйста… Мы отправляемся в путешествие вот с этой мадемуазель… Это моя дочь…
Пробило десять часов, потом – одиннадцать…
«Внимание! – прошептал Трибуле. – Мадемуазель де Круазий выйдет искать меня… О, что за дрожь! Я трушу!.. Нет, я не дрожу, не хочу дрожать!»
В этот момент какой-то шум послышался в коридоре. Трибуле побледнел. Он открыл дверь и схватил руку женщины, бегущей с горящей свечой по коридору.
– Что случилось? – спросил Трибуле.
– Герцогиня де Фонтенбло исчезла из Лувра!
Трибуле выпустил женскую руку и упал бесформенной массой,
XXIX. Прибрежная таверна
В тот же самый вечер в укромном уголке Двора чудес, где Манфред быстро выздоравливал под воздействием бальзамов и мазей Джипси, уединились двое друзей… Двое братьев…
Лантене, в задумчивости, облокотился о подоконник и неподвижно смотрел в черное небо, будто ожидал восхода какой-то звезды или проблеска вдохновения. За его спиной быстрыми шагами ходил по комнате Манфред. Губы его изогнулись в иронической усмешке, одновременно и горькой, и высокомерной. Этой улыбкой он, казалось, бросал вызов своей судьбе.
После налета на Лувр, после той эпической минуты, когда Лантене вынес на руках окровавленного Манфреда, они ни словом не обменялись по поводу интересующего их обоих дела. Однако они давно научились читать мысли друг друга по выражению глаз. Лантене знал, что друг его ежесекундно отчаянно сопротивляется невозможной и торжествующей любви.
Манфред же знал, что Лантене только и мечтает о том, как бы поскорее вылечить друга. Они молчали… И в то же время чувствовали, что пришло время заговорить.
– О чем ты думаешь? – начал Манфред, плохо скрывая свое нетерпение. – Похоже, совсем не о том, что сегодняшним вечером не удастся заняться астрономическими наблюдениями. Взгляни на небо. Оно такое темное! Куда делись звезды? Они попрятались, злодейки, потому что в сердце моем недостаточно темно!
– Манфред!
– Да!.. Клянусь рогами Люцифера, что даже небо отказывает мне в милостыне на улыбку!
И он продолжил свою нервную прогулку.
– А о чем ты сам думаешь? – спросил Лантене медленно и степенно, как он обычно говорил. – Ты мечешься в клетке, мой бедный больной лев!
– Я просто хожу! Хожу, чтобы не сидеть… Заметь, что только что я сидел, чтобы не ходить… Да что там! Сидя или стоя, засыпая или бодрствуя, я тоскую, брат… ужасно тоскую.
– Успокойся, Манфред, прошу тебя! – сказал Лантене, обеспокоенный чрезмерной раздраженностью друга.
– Послушай… Вчера или позавчера… точно не помню, потому что все дни мои похожи друг на друга… я встретил двух монахов… Они спросили у меня дорогу к своему монастырю… Напились они, что ли? Или я был пьян?.. Я показал им дорогу, стараясь держаться подальше от них, потому как не люблю это отродье… тогда они меня благословили…
– Аминь! – проговорил Лантене, тщательно наблюдавший за улицей.
– Слушай дальше!.. Я пошел осушить фляжку старого вина в корчму, которую мадам Грегуар заполняет своим очарованием… Наливая мне бокал, она поцеловала меня в губы… Этот поцелуй и старое вино оставили на губах какой-то едкий вкус, вызвавший отвращение…
– Ну и нахал! Обязательно расскажу об этом прелестной мадам Грегуар!
– Слушай дальше!.. В сумерках я блуждал по городу и увидел Дурного Жана, он выходил из приюта для прокаженных. Знаешь, он ведь обязан мне жизнью… В прошлом году я вытащил его из Сены. Он чуть не утонул… С той поры он всегда почтительно приветствует меня издали. А тут Жан подошел ко мне и взял за руки. Меня удивил его поступок. Я взглянул на него и увидел, что он плачет… Отчего? От радости, сказал он мне… Он очень рад, что встретил меня. И тут же отошел, чуть ли не бегом. Радость Дурного Жана подействовала на меня, словно отравленное вино…