Трибунал
Шрифт:
— Чрезвычайное положение все еще длится? — спрашивает Женя, когда у нее требуют выпивки за государственный счет.
— А ты как думаешь? — насмешливо спрашивает Григорий. — Даже такая дура, как ты, должна понимать, что скоро начнется бой!
— Ну и черт с ним, — недовольно сдается она и принимается наполнять стаканы.
— Ни немцы, ни финны живыми нас не возьмут! — радостно кричит Михаил, опорожняя пятую кружку пива.
— Говорят, на войне лучше всего погибать первыми! — кричит Козлов, перекрывая невообразимый шум. —
— Ерунда, — твердо отвечает Юрий. — Сам видишь, я жив. Война для людей — естественное состояние, и умный человек легко может обмануть смерть. В Восемьсот девятом пехотном полку, где я был ефрейтором, у нас был сержант, который часто предупреждал отделение об опасности, будто предсказатель, гадающий по чайным листочкам: «Ребята, не ходите на это поле, там мины, они разорвут вас на куски!»
Однако в отделении нашлись умники, которые ему не поверили и пошли прямо по траве. Бум! Вверх полетели земля и куски мяса. Этот сержант учил нас не верить всему, что предсказано, — например, что погибнешь от взрыва мины или от фашистской пули. «Если все пойдет прахом, — говорил он, — и враги начнут нас одолевать, бегите со всех ног. Главное — не мешкайте. Ноги в руки, и неситесь, как сумасшедшие!
— Когда придут немцы, — решает Григорий, — ты будешь командиром. У тебя есть опыт, мы будем учиться, глядя на тебя!
Юрий гордо выпячивает грудь, вскидывает над головой автомат и разряжает половину рожка в потолок.
— Ты заплатишь за то, что повредил! — сердито кричит Женя.
И встает на стул, чтобы осмотреть балки.
— Надеюсь только, что война не нанесет особого ущерба, — обеспокоенно вздыхает она, слезая со стула.
Теперь в «Красном ангеле» собралась уже вся деревня. Все одновременно говорят, заглушая страх словами. Никто из женщин не пилит мужей за то, что они снова пьют.
Группа возле окна обучается заряжать ручной пулемет и стрелять из него. Происходит неизбежное. Расстреливается весь магазин, пули пробивают стену и летят в кухню, где едва не гибнут Соня и Женя.
— Немцы, немцы! — раздается крик из угольного бункера, где кое-кто спрятался.
Григорий бросает в окно гранату. Михаил выпускает очередь из автомата в сугроб на противоположной стороне улицы. Женя стреляет из своей двустволки и попадает в чучело медведя. Зажмурясь, размахивается ружьем и обрушивает приклад на голову лежащего за пулеметом Федора.
— Господи! — кричит она в ужасе, поднимая руки. — Я сдаюсь! Это Григорий, большевистская тварь, приказал нам стрелять в вас! Не убивайте меня, товарищи немцы!
Вскоре паника кончается, и они начинают ссориться.
Никто не хочет говорить с Федором, который все еще сидит, разговаривая сам с собой на своей версии финского языка.
— Ты выдал меня врагам! — кричит в ярости Григорий. — И ответишь за это в Мурманске, когда кончится война.
— Я просто шутил, — оправдывается Федор, принужденно смеясь. —
В зал шумно входят пять запорошенных снегом лопарей с еще более шумными собаками.
— Немцы здесь, — объявляют они с усмешкой.
— Где?! — кричит в ужасе Григорий, бросаясь на пол.
— Снаружи, — отвечает охотник Илми.
— Гасите лампы! — кричит Михаил, задувая ближайшую.
— Проклятье, вот они! — возбужденно орет Юрий, стреляя одиночными из ручного пулемета.
Лампы быстро гасят, становится темно, как в угольном бункере.
Люди осторожно выглядывают в окна, но там только завывает буря.
— Вы не могли ошибиться? —спрашивает Григорий с надеждой в голосе.
— Никак, — отвечает с оскорбленным видом Илми. — Мы подошли к ним так близко, что ощущали их дыхание на своих шеях. Они идут длинной колонной с севера. Мы встретили и войска НКВД. Они ищут каких-то немцев, которые взорвали крышу над их головой в таком месте, куда обычным смертным вход воспрещен. Думаю, этих немцев мы и встретили. Сюда мы зашли на минутку. Сейчас уходим и вам советуем тоже уйти.
— Как думаете, когда они дойдут сюда? — спрашивает Григорий дрожащим голосом.
— Они недалеко, раз мы здесь, — говорит Илми с неопровержимой логикой.
— Оставайтесь тут, — твердо приказывает Григорий. — Все мужчины и женщины, входящие в этот район, являются членами моей боевой группы!
— Неужели не можешь говорить больше ни о чем, кроме своей боевой группы? — язвит Федор. — Меня вырвет, если я еще услышу эти слова. Все старики в этой местности с парочкой целлулоидных звезд на плечах носятся, создавая боевые группы. Помоги нам, Господи!
— А как ты хочешь, чтобы я называл нас? — спрашивает с растерянным видом Григорий. — Для роты людей мало, отделение звучит несолидно. Эти черти разделаются с отделением, как лопарка с селедкой!
— Давайте назовем нас «Баррикадой Красного знамени», — гордо предлагает Соня.
В темноте раздается выстрел.
— Попал! — кричит Павлов и стреляет снова. — Черт возьми, я завалил этого гада!
— Где он лежит? — в один голос спрашивают Михаил и Григорий, осторожно выглядывая в разбитое окно.
— Не видите? Вон, возле сарая!
Чуть погодя они обнаруживают, что Павлов застрелил одну из собак. Притом вожака упряжки. Страх сменяется гневом. Все обрушиваются на Павлова.
Где-то в снегу строчит автомат.
Они в испуге прекращают стрелять. Звук доносится до них злобными, отрывистыми очередями, будто кто-то бьет по ведру.
Соня начинает дико, истерично вопить. Михаил бьет ее по губам тыльной стороной ладони.
Далекая автоматная стрельба прекращается.
— Погаси эту лампу, — ругается Григорий, когда Женя входит с зажженной лампой в руке. — Немцы подумают, что мы напрашиваемся на обстрел!
Какое-то время все лежат на полу, прислушиваясь к вою бури.